Лекарство от нерешительности

И слышать действительно было приятно. Однако к тому времени, как такси высадило нас на пустой горбатой улице и Наташа открыла одну за другой три двери своей квартиры и стала открывать четвертую, мое приятное возбуждение перешло в куда менее приятную тревогу. Приехал на свою голову, думал я; вот утром, не успеем мы закрыть за собой четвертую (первую) дверь, как на нас налетят грабители или революционеры и обчистят до нитки. В лучшем случае.

Я положил рюкзак на пол и подошел к окну, чтобы сквозь металлическую решетку полюбоваться видом. Кито сбегал с поблескивающих склонов довольно мрачных гор, по всей вероятности, защищавших город с севера. Вдали висело облако; по краю его, словно обнаженный нерв, дрожала яркая изломанная линия. Несмотря на то что эта линия представилась мне собственным нервом, дрожащим от страха, я, повернувшись к окну спиной, довольно бодро выдавил:

— Наташа, я ужасно рад, что приехал.

— Ты прекрасно проведешь время.

Если бы она в этот момент не зевнула, фраза насчет времяпровождения прозвучала бы гораздо убедительнее.

— Может, выпьем за встречу? Хотя, наверное, это неделикатно — предлагать выпить чужого, в смысле — твоего, — предложил я.

Бриджид исчезла в спальне, мы наконец остались одни.

— Двайт, уже за полночь.

— Да-да, знаю. В Нью-Йорке тот же часовой пояс. — Я оглядел полупустую непривычную комнату. — Странно, правда?

Наташа сказала мне располагаться на диване в гостиной, а сама ушла в спальню к Бриджид, потому что они с ней были двоюродные сестры, или подружки-лесбиянки, или образованные европейки в дикой стране, или просто две женщины в квартире с одной кроватью — кто знает? Оставшись один в чистой прохладной кухне, я набрал из-под крана стакан воды — очень надеясь, что ее можно пить, — и принял две таблетки: «лариум» от малярии, а «абулиникс», соответственно, от абулии. После чего лег спать.

Как странно: люди прямо-таки рвутся в будущее, словно они там уже побывали, словно возвращаются на виллу после зимы. Только благодаря их ничем не обоснованной самонадеянности я кое-как, шаг вперед и два назад, продвигаюсь следом, не клацая зубами от страха. Но вот прочитаешь в «Таймс» о каком-нибудь таинственном и страшном происшествии — например, о том, как человек услышал шум около дома своей сестры, выскочил на улицу и провалился в заброшенную меловую каменоломню — просто провалился, земля сомкнулась, и с концами, тело так и не нашли, — вот в таких-то случаях и понимаешь, что в будущем никто никогда не был, что из будущего не возвращаются.

Мысль о том, что и мне не суждено отсюда вернуться, усугублялась пустотой квартиры. Здесь не слышно было звуков, характерных для обитаемого помещения; не видно было личных вещей, безделушек, намеков на беспорядок; здесь стояла только самая необходимая мебель, а на стенах, словно шрамы, в прямоугольниках белели обои, сохранившиеся в первозданном виде благодаря висевшим здесь некогда картинам или плакатам. Наташа, наверное, переехала так недавно, что казалось, будто она, наоборот, завтра съезжает. Не удивительно ли, что эти два противоположных состояния так мистически похожи? Впрочем, убеждал я себя, не стоит беспокоиться, один из побочных эффектов «абулиникса» — паранойя в легкой форме, первая ее стадия. Немудрено, ведь мозг пациента пытается подстроиться под новые стандарты сознания.

Глава десятая

— Наташа, с добрым утром! — крикнул я в сторону кухни, потому что оттуда доносилось что-то вроде пения. Как же здорово спать, думал я. В любом случае обстановка сегодня должна проясниться.

— Наташу мы увидим в одиннадцать. Тебя устраивает?

Поскольку на тот момент акцент показался мне скорее немецким, нежели голландским, я ответил:

— Ja, ja.

В колледже я учил немецкий. Они меня заставили.

Бриджид вышла в гостиную в белой футболке и в шальварах из красно-зеленого переливчатого шелка и уселась на подлокотник дивана. Она заплела у висков две косички, которые скрепила на затылке большой заколкой, так что их кончики, соединившись сначала с остальной массой волос — а волосы были густые и блестящие, как распаханный чернозем, — падали на плечи. Возможно, Бриджид считала такую прическу подходящей к ее, как бы это сказать, несовременному лицу с прямым миниатюрным носом и высокими точеными скулами. Кожа была такая нежная, что горстка угрей на щеке, казалось, только подчеркивает общую безупречность лица. Бриджид, улыбнувшись, протянула мне тарелку с тостами.

— Джем из томатов de arbol.

То есть древесных томатов.

— Спасибо. — Я откусил кусок. — Мммм… Как вкусно! И совсем не похоже на помидоры.

— Да, больше напоминает гранат. — Бриджид владела голосом, как хирург владеет скальпелем. Зато глаза были нежные, беспомощные, словно она только что сняла толстые очки.

— Но эта штука хотя бы на деревьях растет? — спросил я, имея в виду неведомый фрукт.

— Да, — засмеялась Бриджид. — Видишь, в моих словах есть доля правды. А ты долго спал. Наверное, что-то приятное снилось?

— Вообще ничего не снилось.