Лекции о литературе. Диалог эпох

Это была несправедливая война. Толстому был известен документ, полный драматизма для горцев. В «Обозрении высочайше предначертанного плана к общему усмирению кавказских горских племен» (от 13 марта 1840 г.) была изложена установка Николая I: силой оружия, голодом и разорением подавить сопротивление горцев. Император требовал удушить освободительное движение «посредством постепенного овладения всеми или большей частью способов, какие теперь имеют горцы к своему существованию».[171] Реализуя этот план, царские генералы вырубали леса, прорубали просеки, «удобные» для расстрела картечью толп ополченцев, жгли сады, вытаптывали посевы, взрывали сакли и мосты, добивались «занятия русским поселением удобных к хлебопашеству низменностей»,[172] блокировали черноморское побережье, стремились перекрыть торговые связи горцев с казаками и турками.

Вот этот грозный лик несправедливой войны и показывает Толстой.

На основе анализа одного из ключевых эпизодов повести «Хаджи-Мурат» мы видим, что писателю в работе над повестью горец-мужик был ближе, чем русский мужик, одетый в солдатскую шинель.

Но для того, чтобы дойти до такого уровня обобщения, Л. Толстому необходимо было создать еще ряд кавказских повестей и рассказов, еще ближе подойти в своем художественном исследовании к проблеме непознанного человека Востока.

Как мы уже отмечали, в рассказе «Рубка леса» нет детального анализа внутренней жизни горцев. И этот рассказ как будто бы ничего нового нам не дает. Но если мы внимательнее всмотримся в повесть «Хаджи-Мурат», то увидим странное совпадение или повторение одного из важных узлов повествования: детальное описание двух смертей (солдата и самого Хажди-Мурата). В этом противопоставлении, безусловно, проявляется авторский замысел. Несмотря на такое яркое различие двух героев (покорный Авдеев и человек действия, бунтарь Хаджи-Мурат), объединяет их одно: и тот, и другой – жертвы деспотичного антигуманного государства.

* * *

Тема жертвенности, присущая любой яркой, талантливой личности, – ведущая тема повести Л. Толстого, является главной в осуждении современного писателю государства. Тема эта начинает звучать еще в рассказе «Рубка леса». Вспомним, что центром всего повествования является смерть солдата Веленчука. Параллелизм сцены разговора офицеров в палатке, где речь идет только о наградах, водке и мнимых военных подвигах, со сценой солдат у костра, где описано истинное горе и скорбь по погибшему товарищу, как нельзя лучше подтверждает мысль, что Веленчук действительно жертва Кавказской войны, и это обстоятельство, безусловно, роднит его с Авдеевым.

Так, задолго до повести «Хажди-Мурат», Толстой уже тщательно разработал тему жертвенности русского солдата в несправедливой Кавказской войне, но еще не подошел к философско-нравственному осуждению деспотического государства.

Горцы с их чаяниями и горестями в рассказах «Набег», «Рубка леса» и «Разжалованный» еще не были показаны в свете уже сложившихся традиционных характеристик.

* * *

Повесть «Казаки» явилась большим шагом вперед по сравнению со всеми предыдущими кавказскими произведениями на пути познания еще неизвестных мировому читателю типов человеческой психологии.

Многими отечественными исследователями уже отмечались такие особенности психологизма толстовских героев, как автономия внутреннего мира и духовная свобода.[173]

В нашем литературоведении постоянно ставился вопрос о генезисе «диалектики души». В частности, рассматривалась органическая связь Толстого с молодыми представителями натуральной школы (И. Тургенев, Ф. Достоевский, И. Гончаров, А. Герцен).[174]

Естественно, молодой Л. Толстой, формируясь как художник, учитывал творческие достижения предшественников, и собственный психологический метод во многом определялся пониманием человека, а это понимание – результат полемики с романтиками и представителями «натуральной школы»[175] (В. Даль, В. Григорович и др.), которые утверждали, что бытие полностью определяет сознание, т. е. сознание не имеет относительной самостоятельности, оно тождественно своему источнику, бытию.

Перед нами юношеские дневники Л. Толстого. Перемены в жизни необходимы, рассуждает будущий писатель: «Но нужно, чтобы эта перемена не была произведением внешних обстоятельств, но произведением души» (46, 30).

И еще одна запись в 1847 г.: «Дойду ли я когда-нибудь до того, чтобы не зависеть ни от каких посторонних обстоятельств? По моему мнению, это есть огромное совершенство; но в человеке, который не зависит ни от какого постороннего влияния, дух необходимо по своей потребности превзойдет материю, и тогда человек достигнет своего назначения» (46, 32).

Но вернемся к «Казакам» и посмотрим, как на примере психологического анализа внутреннего мира Оленина проявляется новое, во многом революционное, понимание Л. Толстым законов человеческого сознания.