Лекции об искусстве

Все, что расширяет в этом мире сферу любви или воображения, следует чтить, а расширяют ее все те условия, которые укрепляют в нашей памяти мысль о смерти, оживляют представление о ней. Вследствие этого немалый грех — разрушать древности, особенно потому, что даже при всех доступных нам памятниках мы, живущие, занимаем в своих собственных глазах слишком большое по своему значению и интересу место. Мы слишком привыкли считать мир своей собственностью, слишком привыкли к мысли, будто мы владели им и должны владеть всегда; мы забываем, что он только гостиница, где мы занимаем помещение лишь временно, что в этом помещении раньше нас и лучше нас жили другие, ушедшие туда, куда нам следует стремиться попасть вместе с ними. К счастью для человеческого рода, существует некоторый противовес прискорбному пристрастно к новизне, которое коренится в себялюбии, ограниченности и самомнении и характеризует все заурядные умы. Этим противовесом служит кроющаяся в глубочайших тайниках сердца любовь к признакам времени; эта любовь до того сильна, что глазу доставляют удовольствие даже повреждения, являющиеся делом времени; хотя бы при этом вовсе не достигалась настоящая абсолютная красота в тех формах и красках, ради которых первоначальные линии архитектуры выгодно (если только они не были истинно великими) изменились; таким образом, едва ли найдется столь безобразное здание, которое не получило бы привлекательности благодаря такому превращению. Трудно было бы указать, например, менее красивую архитектуру, как на той части фасада королевского колледжа в Оксфорде, которая недавно была реставрирована. И тем не менее, я думаю, немногие смотрели с полным равнодушием на эту пыльную, разрушенную оолитовую поверхность до ее реставрации. Впрочем, если характер здания заключается в мелких деталях или в сложных линиях, то дурное или хорошее влияние времени на него в значительной мере должно зависеть от рода искусства, от материала и климата. Парфенону, например, повредили бы какие бы то ни было следы, ворвавшиеся в его архитектурные линии, и все линии, необыкновенно чистые, все цвета в их первоначальной гармонии и совершенстве могли бы испортиться, если бы их так невыгодно заменили пыльные бордюры и темные пятна — следы непогоды.

Но так как во всякой архитектуре художник стремится или должен стремиться к прочности и к тому, чтобы архитектура часть своей красоты получила от своей древности, то всякое искусство, которое подвержено губительной порче от действия времени, является негодным, и это новый довод в пользу принципа, который я высказал во втором отделе этой части. Я не могу в настоящую минуту припомнить ни одного действительно прекрасного здания, которое бы не стало еще прекраснее через известный период благодаря всяким следам времени; после этого периода, подобно всем человеческим творениям, оно неизбежно падает; его упадок почти всегда и везде ускоряется небрежностью и порчей в эпоху его красоты, изменениями или реставрацией в эпоху его зрелости.

Таким образом, я понимаю, что во всех зданиях, красота которых зависит от красок, в виде ли мозаики или живописи, во всех таких зданиях эффект усиливается позднейшими оттенками, наложенными временем. Нет такого совершенного сочетания цветов, которое не могло бы стать еще совершеннее благодаря такого рода смягчению и сглаживанию. В мозаике улучшением следует считать все последовательные изменения почти вплоть до того времени, пока можно разобрать рисунок, в живописи — пока не изменились или не облупились краски.