Лекции по истории Древней Церкви. Том IV

Причины разногласия между восточными и западными богословами в вопросе о трех главах

Теперь мы подошли к V вселенскому собору. Приходится ставить вопрос: почему возможен был спор о «трех главах»? В чем заключаются протеевские черты этих «трех глав», что одни могли требовать на них анафемы, другие защищать их? Одни из богословов говорили, что возможно исполнить требование императора и что в нем нет никакой опасности для церкви и православия; другие это требование считали в высшей степени подозрительным и в исполнении его видели опасность, грозящую поколебать канонические основы церкви. В чем корень этого разномыслия и как его объяснить?

{стр. 409}

Для объяснения этого противоречия можно обратиться к событиям церковно-исторической жизни на западе в позднейшее время, в XVII в., когда там в католической церкви было разъяснено и научно формулировано такое положение из области юристики, с каким нам теперь при решении заданного вопроса необходимо надо считаться (а ведь известно, что папистическая техника во многом несомненно представляет собою совершенство). В это время в католической церкви шла борьба с янсенистскими воззрениями и эти воззрения в 1653 были осуждены папским престолом. Но галликанские богословы (янсенисты) с Арно (Arnauld) во главе не желали подчиняться папской булле, но желали в то же время остаться верными католиками; и вот они, при таких обстоятельствах, и создали знаменитую теорию «quaestio juris et quaestio facti». По ним выходит, что нужно различать вопрос права от вопроса факта, или, если перевести рассуждения на почву данного вопроса, вопрос догмата от вопроса факта. Галликанские богословы говорили, что они — добрые католики — признают папу непогрешимым в «вопросах догматов», но не признают его таким в «вопросах фактов», которые каждый христианин должен решать, руководствуясь голосом своей собственной совести, именно — применительно к вопросам времени. Папа осудил положения Янсения, но их нет в его (Янсения) сочинениях; следовательно, папа выходил в своем осуждении из факта ложного и погрешил в этом «вопросе факта»: ему представили факт неправильно и для него вполне возможно, поэтому заблуждение, как и для всякого обыкновенного ученого. Папа мог дать непогрешимое решение вопроса об истинности чего-либо, т. е. сказать «да» или «нет», только тогда, когда известный вопрос представлен ему уже в той или иной формулировке. Но верно ли сделали эту формулировку, ему это неизвестно; в этом вопросе — «вопросе факта» — он может заблуждаться: учение Янсения передано папе неверно, но папа осудил его — и осуждение на Янсения не простирается. Ярые католики (ультрамонтаны), поставленные в такие тиски, вынуждены были пойти на крайность и утверждали, что такого различия нет, что папа всегда может верно судить об известном факте, читал ли он его в правильном или неправильном изложении, или вовсе не читал, — знает ли он этот факт, или не знает.

С точки зрения изложенной теории можно осветить и рас{стр. 410}сматриваемый нами вопрос относительно «трех глав» и пятого собора. Защитники «трех глав» ставили вопрос более или менее исторически, хотя и не выдержали этой точки зрения последовательно; противники относились к этому вопросу догматически; вследствие этого у них и явилась разница во взгляде на то, что́ желательно и что́ не желательно, ибо суждения об одном и том же вопросе, но произносимые с разных точек зрения, могут и не совпадать.

Предмет догматики есть догмат в чистом виде. Ее цель — найти самое точное, какое только возможно на человеческом языке, выражение догматической истины; догматика имеет значение не для времени и истории, а для вечности. По своему предмету она с историею не связана. Её суждения — если догматист понимает правильно свои права и свое положение — всегда категоричны. Догматист достиг самого высшего в данном состоянии пункта — и смотрит оттуда на все предметы. Взгляд догматиста направляется сверху вниз, он смотрит от настоящего в прошедшее и должен высказывать свое воззрение без всяких околичностей, без всякого лицеприятия (в добром смысле этого слова). Когда догматист убежден, что точное выражение отношения Отца и Сына дано в слове «единосущный», он не может никакой другой формулы признать равноценною с όμοούσιος, у кого бы она ни встречалась. Когда точная догматика требует, чтобы мы различали ούσία и ύπόστασις, догматист с предосуждением должен относиться ко всякому, кто эти два понятия смешивает. Догматист должен не колеблясь отвергать, как неправильное, отрицание слова όμοούσιος, у кого бы оно ни встречалось, хотя бы он знал, напр., что Антиохийский собор 269 г. постановил μή είναι όμοούσιον τόν Υιον του Θεού τω Πατρί. Колебание его походило бы на неуверенность в правильности своего суждения. Таким образом, язык догматики должен быть совершенно категоричен, как язык первой посылки в силлогизме, — никаких послаблений и колебаний.