Лекции по истории древней церкви

Возможно, что именно в самую критическую для ариан минуту, когда отцы собора намеревались утвердить нежелательные для ариан термины, на помощь им и выступил их друг — Евсевий Кесарийский. Предполагалось сначала на соборе составить вновь формулу из библейских выражений. Но подобные вероизложения, основывавшиеся на Писании, можно было найти и в готовом виде; нужно лишь было обратиться к Преданию. Евсевий, надеясь на сочувствие ему самого Константина, и предложил собору изложенную в особой записке веру, как он принял ее, по его словам, от предшествовавших ему епископов, при первоначальном оглашении и при крещении, как научился из Божественных Писаний, и как исповедовал ее и учил ей, будучи пресвитером и епископом. Эта вера (ή ύφ ημών προταθείσα περί της πίστεως γραφή, ύφ' ημών εκτεθείσα ή πίστις) (Eus.

Ер. ad. Caes. 1 и 7) представляла, вероятно, более или менее свободную передачу, с некоторыми изменениями применительно к обстоятельствам времени, того Символа, какой обычно употреблялся в Кесарийской церкви. В нем не было, конечно, ничего неправильного, но не было и ничего такого, чего не соглашались бы принять и ариане. «Ввиду этой изложенной нами веры, — пишет Евсевий своей пастве, — не оставалось никакого места противоречию. Но сам богомольный государь наш первый засвидетельствовал, что они совершенно правильны; он заявил, что и сам он мыслит точно так же, и всех других убеждает принять ее, подписаться под (ее) учением и таким образом установить на основании ее единомыслие, но внести лишь в нее одно только слово — "единосущный"

(ενός

μόνου προσεγγραφέντος ρήματος του ομοουσίου). При этом он сам же и пояснил это выражение в том смысле, что оно не означает чего — либо грубо — чувственного, не означает существования Сына (как происшедшего) через отделение или как бы отсечение от Отца, так как невещественная, духовная и бестелесная природа не может испытывать чего — либо свойственного телам; но нужно мыслить в данном случае нечто достойное Божества и неизреченное. Так рассуждал (έφιλοσόφει) наш мудрейший и благочестивейший государь. Они же (отцы собора), пользуясь этим случаем — сделать прибавку слова ομοούσιος, написали следующее изложение веры (οι δέ προφάσει της του ομοουσίου προσθήκης τήνδε τήν γραφήν πεποιήκασιν)» (Ibid. 7). Далее приводится Никейский символ. «Когда это изложение было ими продиктовано (ύπαγορευθείσης), мы не оставили без расследования, в каком смысле сказано у них "из сущности Отца" и "единосущный Отцу" (ούκ άνεξέταστον αύτοΐς κατελιμπάνομεν). Ставимы были вопросы с одной стороны и давались ответы с другой; со всей тщательностью исследуем был смысл указанных изречений (έβασάνιζέν τε ό λόγος τήν διάνοιαν τών ειρημένων)». Евсевий, по его словам, нашел возможным согласиться с ними, чтобы не нарушать мира, так как ему разъяснили, что έκ της ουσίας в Символе не означает, что Сын есть часть Отца, γεννηθέντα και ού ποιηθέντα отмечает лишь отличие Сына от тварей, как имеющего высшую сущность (κρείττων ουσία), ομοούσιος же не имеет грубо — материального смысла и только указывает на подобие Сына Отцу во всем и на происхождение Его из ипостаси или сущности Отца (Ibid. 9–13). Принял он и анафематизмы в Символе против известных арианских выражений (έξ ούκ όντων и ήν πότε, ότε ούκ ήν), ввиду того, что их нет в Писании, и он не имел обыкновения пользоваться ими и раньше» (Ibid. 15). Здесь и находится то действительно странное и набрасывающее тень на Евсевия рассуждение, которое ставит в упрек ему Афанасий: положение ήν πότε, ότε ούκ ήν можно без затруднений анафематствовать, потому что всеми признается существование Сына Божия до рождения по плоти. Так объясняет Евсевий своей пастве, почему он «до последнего часа не подписывался под Символом» (ώς ευλόγως τότε μέν και μέχρις έσχατης ώρας έναστάμεθα, όθ' ήμΐν τα έτεροίως γραφέντα προσέκοπτε) (Ibid. 17).