Лекции по истории западно–европейского Средневековья

III. Великое историческое значение эпохи переселения состояло в том, что она довершила падение Западной Римской империи и центр исторической жизни перенесла из Рима к варварским племенам, принимавшим в ней до сих пор косвенное, стороннее участие. До эпохи переселения на долю германских народов выпадала в истории лишь отрицательная роль—содействовать начавшемуся распадению древней общественной и государственной жизни, сосредоточившейся в Римской империи, и таким образом расчистить поле для новых политических образований. Современникам падения Империи, имевшим возможность наблюдать только эту сторону варварской силы, нередко казалось, что вместе с Римом гибнут под ее напором все плоды, достигнутые древней цивилизацией, и что из беспорядочного варварства ничего не может выйти, кроме хаоса. Между тем после падения Империи из хаотического варварского брожения появились стройные общественные формы, не имевшие никакого подобия в древнем мире. Значит, в варварстве, напавшем на Империю в V в., было нечто своеобразное, обладавшее могучей созидательной силой. Став после эпохи переселения распорядителями на исторической сцене, германцы и обнаружили свойственные им созидательные способности, образовав новые политические учреждения и по–своему направив ход дальнейшей истории Запада.

Этот глубокий переворот, вызванный переселенческими движениями V в., следствия которого еще продолжают существовать и поныне, в лице современных западно–европейских народов и государств, ближайшим образом отразился на политическом строе Европы. Если взглянуть на карту Запада в том ее виде, какой она имела к концу IV в., т. е. к началу эпохи переселения, то мы увидели бы все пространство Европы занятым одной обширной Римской империей — Империей, уже разлагавшейся во всех своих частях, но еще имевшей право отождествлять себя с понятием вселенной; вне этого римского мира тогда стояла только покрытая болотами и лесами зарейнская область, которую римские географы не всегда считали возможным причислять к населенным странам. К концу уже V в., когда великое движение народов мало–помалу приутихло и различные германские племена осели на приобретенных ими землях, мы напрасно стали бы искать на Западе такого клочка земли, где сохранялась бы еще действительная власть Рима и римского императора. Все то, что принадлежало Римской империи и входило ® ее пределы, сделалось теперь добычей варваров, образовавших из себя целый ряд новых государств и новых общественных союзов. Большую северную часть Галлии заняли франки, ставшие передовым народом новой Европы; к югу от них, вплоть до Апеннин, поместились бургунды; на восток от франков и бургундов шли племена саксов, алеманов, тюрингов и еще далее герулов и сарматов. Испанией и африканскими провинциями овладели вестготы и вандалы, а Италия — эта коренная провинция Вечного города — образовала из себя королевство остготов. Таким образом, многовековая борьба Рима с германскими племенами закончилась в эпоху переселения полным торжеством для последних.

Поселившись на развалинах разрушенной ими Империи, германские племена привнесли с собой совершенно иные задатки общественной и государственной жизни, чем те, какими жила Римская империя. Как ни первобытна, как ни малосложна была жизнь германцев до перехода их в пределы Империи, все-таки они успели выработать определенные формы быта, своеобразные привычки и племенные склонности. Этот прежний варварский быт со всеми его особенностями и был перенесен теперь на территорию Римской империи, разлился по всему Западу, и Европа вновь погрузилась в варварство. Но это варварство, открывающее собой историю новых народов Европы, нужно все же понимать в условном и относительном смысле; это варварство носило существенно иной характер, чем то, из которого вышли греки и римляне. Дело в том, что, придя в Империю, германские племена нашли здесь целый строй общественных и государственных учреждений, целый круг выработанных идей и понятий, давно уже проникших в жизнь. Бедные культурой, они на почве римских провинций неожиданно и незаметно для себя оказались обладателями великого духовного наследства, оставшегося от двенадцативековой истории Рима. Можно поэтому сказать, что уже при самом вступлении в собственно историческую жизнь германские племена изменяли своему варварству, теряли часть своей самобытности и воспринимали в себя новый римский элемент, становясь как бы продолжателями дела, завещанного им древностью.