Лелишна из третьего подъезда

Он был абсолютно уверен, что Григорий Васильевич, увидя, как живёт Владик, близко к сердцу примет его судьбу.

И поможет.

И тогда ему, Горшкову, станет легко и радостно.

— Я ведь Владика ровно родного сына жалею, — сказал Горшков, — просто подумать боюсь, что опять парень со шпаной свяжется.

Но не знал Горшков, что теперь он уже не один заботится о судьбе бывшего Головёшки.

Увидев нежданных гостей, Ксения Андреевна посмотрела на них испуганно.

— Ничего не случилось, — успокоил её Горшков. — Вот привёл к вам на предмет знакомства гражданина артиста-фокусника. Может, он вашим Владиком подзаймётся.

— Спасибо вам, — растроганно сказала Ксения Андреевна, — только не понимаю я… Народ у нас с утра до вечера теперь. Суп вот сварили. Одежду Владику переделали. Тут вот вы пришли.

— Всё идёт правильно, — удовлетворённо произнёс Горшков. — Так и должно быть. Давно я об этом мечтал.

Григорий Васильевич сидел задумчивый, молчал, а потом спросил:

— А вы бывали в цирке, Ксения Андреевна?

— Была когда-то. А когда, уж и не помню. Владик вот недавно ходил, так рассказывал. Особенно про львов и про фокусы.

— Работать буду, телевизор купим, — сказал Владик. — Там тебе и цирк, и футбол, и кино с концертами.

— Ну, ждать, когда ты работать будешь, долго, — сказал Григорий Васильевич, — а цирк вы, Ксения Андреевна, скоро увидите.

— Ходить-то ведь я не могу.

— Организуем, — загадочно произнёс Григорий Васильевич. — Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе.

И, откланявшись, он ушёл.

И слышно было, как, закрыв дверь, засвистел весёлую песенку.

— Магомет, — задумчиво проговорил Горшков, — гора. Магомет не идёт, гора не идёт. Ничего не понимаю.

— Это пословица такая, — сказала Ксения Андреевна, — я по радио слышала. Значит: если кто-то к кому-то не идёт, так тот сам прийти должен.

— Понятно. Только — почему бы прямо не сказать? Всё у них, у артистов, с выкрутасами. Будем надеяться, что не подведут. Ни го́ры, ни Магометы.

А Владику было и радостно, и тревожно. Почему радостно, это вы, конечно, понимаете.

А тревожно ему было оттого, что жизнь его менялась резко. А резко изменять привычную жизнь так же трудно, как на большой скорости резко сворачивать в сторону. Вдруг навернёшься?

Словно догадываясь о состоянии Владика, Горшков сказал:

— Конечно, враз-то трудно по-новому жить начинать. Но постепенно привыкнешь. Если Магомет к горе не пойдёт, она на него обвалится.

Случайно взгляд его упал на окно, и Горшков встал и начал внимательно следить за тем, что происходило во дворе.

И Владик встал рядом.

Увидели они нечто непонятное.

Григорий Васильевич разгуливал по двору, словно измеряя его шагами, останавливался, оглядывался.

— Дом, что ли, он тут строить собирается? — спросил Владик.

— Или деревья садить? — спросил Горшков.

Но Григорий Васильевич ни дом, строить, ни деревья сажать не собирался.

Он задумал номер, какого ещё никогда не было ни в одном цирке мира.

Следующий номер нашей программы называется

ПЕРЕНОС!

Это был самый весёлый из всех переездов, какие я только видел в своей жизни.

А видел я их немало: и как заселялись восьмидесятиквартирные дома и стоквартирные.

А однажды видел, как заселялся целый квартал.

Но переезд Лёлишны с дедушкой — это всем переездам переезд!

На помощь пришли цирковые артисты, и рабочие, и даже музыканты.

Да ещё ребят собралось видимо-невидимо.

Да Горшков явился с двумя милиционерами.

— Безобразие, — сказал дедушка. — Сколько людей тратят время и силы на меня и на тебя. Получается, что мы сплошные тунеядцы. Феноменальные лодыри. Что мне нести?

— Ничего, — ответила Лёлишна.

— Опять? — возмутился дедушка. — Опять ты считаешь меня законченным инвалидом?

— Тогда неси свои лекарства. Я их сложила в одну коробку. Только не урони.

— Я бы ни за что не уронил их, — раздражённо проговорил дедушка, — если бы ты не напомнила. А сейчас я всё время буду думать о том, чтобы не уронить их. И обязательно, видимо, уроню.

— Роняй. Купим новые. Главное — переживать не надо, — посоветовала Лёлишна.

К дверям в их квартиру выстроилась длиннющая очередь желающих помочь.

На всех лестничных площадках открылись все двери, из-за которых выглядывали любопытные.

Музыканты с инструментами в руках стояли у крыльца.

Эдуард Иванович спросил:

— Все готовы?

— Все!

И скомандовал:

— Раз-два, взяли! И — шагом марш!

Первым в дорогу двинулся шифоньер. Его несли силовые акробаты. Шифоньер для таких богатырей — всё равно что для нас с вами табурет. Они даже не почувствовали, что, кроме шифоньера, несут ещё…

Кого бы вы думали?

А?

Да Петька спрятался в шифоньер, хотел всех напугать да и заснул.

Затем в дорогу двинулись кровати. Их несли воздушные гимнасты. Им такие ноши — нечего и разговаривать!

И оттоманка двинулась в путь, и письменный стол, и круглый стол, и стулья…

И когда на крыльце показался шифоньер, грянул оркестр.

Откуда ни возьмись появился сам грозный товарищ Сурков.

Рот разинул.

Ничего понять не мог.