Лем. Жизнь на другой Земле

Этот еженедельник был уникальной аномалией, единственным в своём роде журналом на восток от «железного занавеса». Он появляется под эгидой краковской курии, что позволяло редакции смотреть на мир не с антикоммунистической точки зрения, этого бы не позволила цензура, но, однако, с некоммунистической. Уже само это составляло вызов самой сути тоталитарной системы, которая по определению пытается всё подчинить одной идеологии.

Почему Лем, который до конца жизни утверждал, что является атеистом, так сильно привязался к католическому журналу? «Всё решил случай», – объяснял он Бересю. «Я заболел стихами, потому что это похоже на болезнь, и начал с ними ходить в разные места. Так и попал в редакцию “Tygodnik Powszechny”, – писал он позже[107].

«Разными местами» стали редакции «Odrodzenie», «

Twórczość», «Kuźnicа» и даже «ŻŻołnierza Polskiego», в которые Лем носил образцы своего творчества. Иногда что-то печатали, и он получал гонорар. Он также сотрудничал с выпускаемыми в Силезии коммерческими журналами, которые хорошо платили, такими, как журнал «Nowy świat przygód», которому он продал в 1946 году «Человека с Марса», с еженедельником «Co tydzień powieść

» и сатирическим журналом «Kocynder», работу с которым ему порекомендовала сама Шимборская, которая тоже писала туда для заработка.

Фиалковскому Лем продекламировал одно из своих тогдашних стихотворений:

«Жил да был один маньяк –Без покойника никак.

Был увертлив и неглуп:Что ни вечер – новый труп»[108].

Из всех тех редакций Лем лучше всего чувствовал себя именно в «Tygodnik Powszechny». Даже если фактически он попал туда случайно, потому что его стихи не взяли в других местах (Пшибось якобы «спустил его с лестницы» и «объяснил, что ему не стоит рифмовать»), то там чувствовал он себя как дома. Ритуал регулярных визитов в редакцию на улице Висльной продолжался так долго, пока позволяло здоровье, даже когда он вынужден был приостановить сотрудничество с «Tygodnik

» по тактическим причинам, о чём ниже.

Вернёмся в 1946 год. Лему двадцать пять, и он чувствует типичные для того возраста сомнения. Кем стать? Врачом? Писателем? Сварщиком? В этом прекрасном возрасте молодому человеку кажется, что всё зависит от него, в то время как дают о себе знать жизненные процессы, которые ведут его к его судьбе. Лему посчастливилось встретить хороших авторитетов и хороших друзей, поэтому всё пошло в хорошем для него направлении. В другом городе было бы всё иначе.

Его воспоминания о Львове – это воспоминания об одиночестве. Сначала одиночество ребёнка, которому не с кем играть, поэтому разговаривает со своей лошадкой и строит манекены из одежды отца, чтобы хотя бы они составляли ему компанию. Потом одиночество человека, вынужденного скрываться от оккупантов.

В Кракове, однако, Лем внезапно становится душой компании. Завязывает дружбу, которая будет длиться десятилетиями, среди прочих с коллегами Хойновского, такими, как юрист Ежи Врублевский, позже ректор университета в Лодзи. Он подружился также с краковскими писателями своего возраста, например с уже упомянутой Шимборской. Но прежде всего он знакомится с художественной богемой – Романом Хуссарским и его невестой Хеленой Буртан, которая происходила из семьи довоенных собственников известной фабрики в Цмелёве.

«Нам было тогда по двадцать пять, энергия кипела, и мы не осознавали ещё того, какую упряжь и подпругу начинает навязывать нам новый режим»[109], – писал Лем, вспоминая Хуссарского, умершего в 2004 году. Насколько воспоминания из Львова преимущественно меланхолические, даже когда касаются счастливого, но одинокого детства, настолько краковские, связанные с Хуссарским и Буртан, по крайней мере, светлые, хотя и страшные: однажды в связи с расследованием против сожителя Хуссарских управление безопасности устроило в квартире «котёл», из которого никто не мог выйти.

Лем описывал это таким весёлым тоном, словно речь шла о пикнике. Он попросил маму, чтобы та сварила ему кофе, потому что он уходит только на пять минут к Ромеку и вернётся, как кофе будет готов. Вернулся он через месяц, но в момент задержания ему удалось выкинуть через окно листок, адресованный отцу. «В то время человеческая солидарность была велика, он получил его через полчаса», – вспоминает Лем, добавляя, что потребовал от убэшников справку для учебного заведения, потому что из-за «котла» он завалил первый экзамен по гинекологии и акушерству. «Никаких справок мы не выдаём», – ответили удивлённые убэшники[110].