Лень, алчность и понты

- Нет, я понимаю! Я понимаю, что я должен дарить свои эмоции тебе, жене, детям, или вот, Гарику, чтобы этому кобелю было хорошо и тепло от моей ласки, чтобы он понимал, что он мне нужен, что я его накормлю, выгуляю и защищу. Все эти собачьи радости теперь не для меня. Я не хочу быть рабом, угождающим эмоциональным потребностям. Хочет разводиться - разведемся! Из-за чего проблемы?! Я что-то ни черта не пойму! Ну, есть потребность в еде - едим, в сексе - занимаемся до изнеможения, внимание оказать пожалуйста, развеселю, вот я - массовик-затейник! Но пойми - есть и иное, чему можно отдаться целиком, что захватывает все существо!.. Есть поиск смысла (он опять поймал себя на этой фразе)!.. Да что там, по-моему, вы просто меня ревнуете к этим бумагам ! А я, между тем, сделал не одно открытие...

- Потом, я устала, - уперлась Ольга. - И мне нужно ехать, у меня встреча. Злой ты какой-то.

И она пошла вниз. Это деланное равнодушие действительно обозлило его.

"Она специально испортила мне настроение, знает, что я теперь не смогу работать."

Он лег и продолжал размышлять: "Ну хоть проблема очерчена. С Ириной поговорить придется. Ольга, по-моему, готова нас отсюда выпереть. Я действительно ни с кем не сплю, а хочу, чтобы меня понимали, чтобы участие принимали. Не выйдет, братец, тут либо гарем, либо семья. Но я действительно остыл к семье - они сами по себе, я сам по себе. Какие-то вредные натуры! Или я их такими делаю? Забирают меня эти листы, засасывают... А вся прежняя жизнь словно куда-то рухнула, мне кажется, я и родился только что. Злой, говорит. Да ни фига я не злой. Просто спешу снять проблему или вопрос и говорю прямо, для ясности... А что это Елена про тайну кричала? И картины у неё конечно..."

- К тебе там Сиплярский пришел! - позвала Ольга. - А я ухожу, не забудь - о чем я просила.

- Надо было сказать, что меня...

- Нет, что ли? - Сиплярский, улыбаясь, поднимался наверх.

- Иду, иду! - и Афанасий чуть не сшиб Александра Антоновича. - Давай на улицу, а то, что здесь сидеть в духоте?

Ольга развела руками - мол, сам ворвался, но было понятно, что она специально не препятствовала.

- Там у меня бардак, - потянул Афанасий Сиплярского за рукав на улицу.

- А я думал ты там порнушку смотришь - так ты взволновался, - съязвил обиженный Сиплярский.

- Был я у нее. Она считает, что ты пытался её изнасиловать, - ответил тем же Афанасий.

- Да ты что! Вот Манда Прометеевна! Она что, сучка, дело мне решила навесить?

- Ты потише ругайся.

Они сели на скамейку, но Сиплярский тут же вскочил:

- Я сейчас пойду, все выясню!

- Да угомонись ты! Она ничего предпринимать не будет. Она говорит, что ты ей в вино чего-то подсыпал.

- Ну, теперь-то, конечно! Все что угодно можно повесить. Ну ты меня обрадовал!

- Ты просил, я сделал. Спасибо сказать должен.

- Пожалуйста. Что-то ты какой-то задиристый и бойкий, уж не трахнул ли ее?

- Ты, Сиплярский, уразумей - я хоть и мужик, но не люблю этих мужицких откровений - трахнул , не трахнул - это мое дело. Вот ты к чему все это траханье делаешь достоянием общественности? От этого - что, твой статус поднимается , и ты становишься круче, или ты думаешь, что ты что-то приобретаешь от этого, как валюту, или у тебя просто ничего нет, кроме памяти о раздвинутых ляжках?

Сиплярский задохнулся от изумления. Было впечатление, что его огрели огромным пыльным мешком.

- Да ты хороший человек, Сиплярский, я против тебя ничего не имею. Просто ты пустой, и в тебе нет золотой пластины, как говорит твой дядя Ося, а тем более жемчужины.

- В тебе что ли есть? - наконец, отозвался бедняга.

- А может и есть. Пойду-ка я посплю, надоели вы мне все, вошкаетесь, вошкаетесь...

Афанасий уже был у крыльца, когда Сиплярский ему крикнул в спину:

- Ты антисемит, Афонька!

- А может и так. Ты что ли большой любитель русских?

На этом их мальчишеская перепалка потухла. Сиплярский потоптался во дворе и ушел. Афанасий поднялся к себе и забрался под одеяло. У него было ощущение, будто из него высосали все мозги.

Глава седьмая, повествующая о расширении

контактов и светящихся листах, о ночной

поездке за кладом и купании в пруду,

о подсчете богатства и второй поездке

к месту преступления,

и о понимании - ху-из-ху.

Он проснулся ночью. Встал, попил холодного чаю. Стоял во дворе, слушал шорохи. Светились окна на втором этаже у Елены.

"Что хотят люди выразить в творчестве? Какая у них цель? Они сами не знают. Интересно, если бы животные могли рисовать - что бы они рисовали?"

Он вспомнил, как Ольга говорила, что боится этих бумаг. Но ведь он тоже боится их! И особенно боится того листа, через который состоялся диалог. Он даже не вспоминал о нем. Но именно потому, что боялся! - это стало очевидным - вот и сейчас в нем зародился безотчетный мерзкий страх, будто что-то огромное и живое поднималось из темных бесконечных глубин...

"Кто это был? Меня хотели вытянуть на встречу и предупреждали об опасности."

И он решил продолжить диалог, если, конечно, это теперь возможно.

Когда он вытащил лист из-под кипы бумаг, то увидел на нем вопрос:

"Жив еще?"