Ленин

С двадцатиминутной речью на заседании ВЦИК в ночь с 6 на 7 января 1918 года выступил Ленин. Он нажимал на то, что социалистическая революция „не может не сопровождаться гражданской войной". Оратор не боялся прибегать к явно демагогическим приемам, которые, однако, принимались аплодисментами. „Народ хотел созвать Учредительное собрание, - говорил Ленин, обводя глазами зал, - и мы созвали его. Но он сейчас же почувствовал, что из себя представляет это Учредительное собрание…"²⁹³

Как мог народ почувствовать, что из себя представляет этот представительный орган? Еще ни газеты, ни другие средства информации не оповестили о ходе заседания даже столицу! Оказывается, распуская Собрание, большевики „исполнили волю народа!". С легкой руки Ленина впредь и на долгие десятилетия партийная власть узурпировала право все творить от имени и по воле народа… Ленин, готовя проект декрета, текст своей речи, посвященные роспуску органа, с которым так много связывалось надежд, успел между делом 6 января написать и статью „Люди с того света". На все лады автор статьи „раскладывает" Чернова и Церетели, которые весь пафос своих речей посвятили призыву: „Да не будет гражданской войны". А Ленин повернул по-другому: либо победа в гражданской войне - либо гибель революции²⁹⁴.

Чернов, как и многие другие члены Учредительного собрания, которые не погибли, а провели всю оставшуюся жизнь в эмиграции, всегда вспоминал о 5 января 1918 года как о великом упущенном шансе. За ним все эти годы следили ОГПУ-НКВД. Каждый шаг, каждое выступление тут же становились известными Москве. По агентуре ИНО-ОГПУ Чернов проходил под кличкой Цыган. Из дома № 17 по улице Короля Александра в Праге агент Лорд выкрал часть документов Чернова, и в том числе часть подлинного протокола об открытии Учредительного собрания. В конце первой страницы протокола написано:

„В ознаменование исторического момента эту стенограмму подписывают:

Председатель Учредительного собрания

Виктор Чернов,

Члены: Евсеев, Рабинович, Ефремов, Кузнецов,

Роговский, Бунаков…"²⁹⁵,

и далее подписи многих других депутатов.

Троцкий позже в издевательской форме запишет: „В лице эсеровской учредилки Февральская республика получила оказию умереть вторично…"²⁹⁶

Здесь же второй вождь большевизма счел нужным сделать сравнение: „Чернов есть эпигонство старой революционной интеллигентской традиции, а Ленин - ее завершение и полное преодоление". Видимо, Троцкий прав, если под „преодолением" понимать попрание, отрицание, искажение. Старая русская интеллигенция, несущая на себе крест духовного бунтарства, была совестливой, честной, неподкупной, идеалистичной. Ленин „преодолел" эти „слабости", явив собою тип нового интеллигента-марксиста: беспощадного прагматика, фанатика утопической идеи, считающего себя вправе на любые эксперименты, благо главная цель - власть - достигнута.

Чернов, Мартов, Дан, другие русские интеллигенты-социалисты отличались от Ленина в главном: они хотели добиться достойной человека жизни без применения насилия, с использованием всего мирового демократического опыта. А Ленин думал не о человеке, а о „массе", для которой хотел создать конструкцию коммунистической жизни, рождавшуюся в его голове. Борясь с идущей диктатурой, российские социал-демократы небольшевистского типа видели на горизонте призрак грозной тоталитарности. Можно считать пророческими слова В.М.Чернова, сказавшего: „Охлократическое вырождение революции может легко кончиться каким-нибудь цезаризмом"²⁹⁷. К несчастью для России, его пророчество сбылось.

На этом можно было бы и остановиться, говоря о роли Ленина в печальной судьбе Учредительного собрания. Но осенью 1918 ему стало известно, что Карл Каутский написал брошюру „Диктатура пролетариата". Ее ему прислал Боровский из Скандинавии. В ней патриарх европейской социал-демократии откровенно, но весьма корректно пишет о диктаторстве большевиков. Каутский, например, оспаривая ленинский тезис о том, что Советы являются более высокой формой демократии, чем Учредительное собрание, не без иронии замечает: „Жаль только, что к этому выводу пришли (большевики. - Д.В.) лишь после того, как оказались в меньшинстве в Учредительном собрании. Раньше никто не требовал его более бурно, чем Ленин".

Читая Каутского, Ленин негодовал - он не привык к критике в свой адрес. Сам вождь считал, что может разносить кого угодно и как угодно, но не переносил критических личных уколов, особенно если они были верны. А Каутский весьма точно, аргументирование и вместе с тем корректно показал глубокий антидемократизм большевиков и самого Ленина. Вождь Октября не мог этого пропустить.