Ленин

Ленина устраивало, что Троцкий фактически сразу же согласился на вторые роли, не претендуя на первенство, хотя какое-то время по популярности он совсем не уступал признанному лидеру большевиков. Позже, в 1935 году, уже будучи в изгнании, Троцкий, как всегда, не обремененный скромностью, запишет в своем дневнике: «Не будь меня в 1917 г. в Петербурге, Октябрьская революция произошла бы – при условии наличности и руководства Ленина. Если б в Петербурге не было ни Ленина, ни меня, не было бы и Октябрьской революции: руководство большевистской партии помешало бы ей свершиться (в этом для меня нет ни малейшего сомнения!)… То же можно сказать в общем и целом о Гражданской войне, хотя в первый период, особенно в момент утраты Симбирска и Казани, Ленин дрогнул, но это было, несомненно, преходящее настроение, в котором он едва ли даже кому признался, кроме меня»{15}.

Таким необычным образом Троцкий оценил роль Ленина (и свою собственную) в Октябрьской революции и Гражданской войне. Так оно и было. Два ярко выраженных лидера октябрьского переворота в глазах общественного мнения олицетворяли большевистскую диктатуру. Как писал в «Новой жизни» Николай Суханов в ноябре 1917 года: «Кому же не ясно, что перед нами нет никакой «советской» власти, а есть диктатура почтенных граждан Ленина и Троцкого, и что диктатура эта опирается на штыки обманутых ими солдат и вооруженных рабочих, которым выданы зарвавшимися неоплатные векселя на сказочные, но не существующие в природе богатства?»{16}

Троцкий был, как справедливо пишет историк и политолог Дора Штурман, «по личным психологическим качествам – деятель номер 2, верховный исполнитель, а не инициатор, не генератор ведущих идей, маневров и настроений»{17}.

Ленин неожиданно нашел в Троцком самого нужного, самого полезного ему человека для самого критического периода. Троцкий был весьма незаурядной личностью, обладавшей не только выдающимися ораторскими и литературными способностями, но и качествами психолога-наблюдателя. Возможно, именно поэтому заметки-воспоминания о Ленине, часть которых вошла в его книгу о вожде, представляют наибольший интерес среди Монблана книг, сочиненных о лидере большевиков после его смерти.

Троцкий вспоминает, что «во время заседаний, обмена речами Ленин прибегал к записочкам, чтобы навести справку, узнать чье-либо мнение и таким образом сэкономить время. Иногда такая записочка звучала как пистолетный выстрел около уха… Искусство таких записочек состояло в обнажении сути вопроса»{18}. Однако, размышлял Троцкий, «метод Ленина общаться лично со многими требовал чрезвычайного расхода личной энергии. Нередко Председатель Совнаркома сам писал письма, сам надписывал конверты и сам заклеивал их!»{19}. Троцкий расценивает как некое огромное позитивное качество «подписывать и заклеивать конверты» самому главе правительства, не задумываясь над тем, что этот факт прямо свидетельствует об отсутствии управленческого профессионализма. Да и откуда ему было взяться! Вся его деятельность как Председателя Совнаркома, согласно «Биографической хронике», укладывается в схему: «читает», «заседает», «председательствует», «принимает», «подписывает», «беседует», «знакомится»… Люди, пришедшие к управлению огромным государством, обладали весьма поверхностными знаниями в этой области.

Троцкий в своих подготовительных материалах к книге о Ленине подмечает много малозаметных деталей, которые ложатся дополнительными штрихами на портрет вождя. «Помню, – писал Троцкий, – ленинский глаз из-под руки, прощупывающий и взвешивающий каждого всякого, кто выступал и говорил; особенный – взгляд с пристрастием…»{20}

Троцкий, не ограничиваясь нанесением отдельных мазков на ленинский портрет, иногда поднимается до крупных обобщений. В статье «Национальное в Ленине», опубликованной в «Правде» в апреле 1920 года (к пятидесятилетию вождя), пишет: «…Самый стиль Маркса, богатый и прекрасный, сочетание силы и гибкости, гнева и иронии, суровости и изысканности, несет в себе литературные и эстетические направления всей предшествующей социально-политической немецкой литературы, начиная с Реформации и ранее.

Литературный и ораторский стиль Ленина страшно прост, утилитарен, аскетичен, как и весь его уклад. Но в этом могучем аскетизме нет и тени моралистики. Это не принцип, не надуманная система и уж, конечно, не рисовка, – это просто внешнее выражение внутреннего сосредоточения сил для действия. Это хозяйская, мужская деловитость – только в грандиозном масштабе»{21}.