Ленин. Человек — мыслитель — революционер

— Передайте итальянским товарищам, что революция не везде так легко делается, как в России. В России мы имели половину армии с нами и слабую буржуазию. Скажите им, чтобы они не строили воздушных замков и считались бы с действительностью. Передайте Бордиге и другим, чтобы они хранили себя. Необходимо сделать все возможное, чтобы не дать вождям попасть в руки к нашим врагам. Посмотрите, что случилось в Германии. Карл Либкнехт, Роза Люксембург и другие лучшие пали. Германская партия, оставшись без вождей, не способна к действию. Сохраняйте вождей, — повторил он. — Не обращайте внимания на мнение врагов. Часто нужно иметь больше мужества, чтобы прослыть трусом в глазах врага и даже товарищей, чем бесцельно жертвовать собой.

Разговаривая, Ленин все больше и больше приближал ко мне свое лицо. Подаюсь чуточку назад, стол мешает мне. Увлеченный разговором, он продолжает все больше и больше наклоняться ко мне. 20–15 сантиметров, отделяющие меня от него, сокращаются до 10, 9, 8. Его глаза на таком расстоянии приняли более тусклый оттенок. Мой взор тонет в его расширенных зрачках. В них уже нет больше ни блеска, ни лукавства — напряженная мысль застыла в них. Он спешит ее мне передать, и чем ближе к развязке, тем более сужается у него взгляд, напряжение падает, появляется блеск, улыбка, опускаются медленно веки, заостряются скулы, и вновь лукаво и умно смотрит на меня этот исполин мысли и воли, любимый вождь, учитель и товарищ, смотрит ласково, ободряюще и протягивает мне руку…

Воспоминания о В. И. Ленине. В В т, М„1985. Т. 5. С. 397–399

Н. ОСИНСКИЙ

РИСУНОК ПЕРОМ

До 1917 года я знал и чувствовал Ленина только на расстоянии: в эмиграции или в высылке, за границей не был и всю дофевральскую партийную жизнь провел в России, и притом не в Питере, где живал нелегально Ленин.

Признаюсь, в естественной, по молодости лет и по исконной глупости человеческой, иллюзии, представление о его внешности было у меня окрашено в романтический и героический тон. Ленин представлялся мне человеком высокого роста, «отлично сложенным», с быстрыми движениями, с ясными глазами, «пронзающими насквозь», — словом, с «сильной и блестящей внешностью», такое впечатление внушали тогда в первую очередь его статьи и стенограммы его речей.

Когда я в первый раз увидел Ленина в 1917 году, летом в Питере, не на собрании, не в «ходе действия» его внешней личности, то, хотя уже имел более точные сведения об его наружном виде, все же, по старой памяти, испытал некоторое разочарование. Поразила меня только его манера, что-нибудь читая, как будто всовывать голову в вороха бумаг, точно нюхая поверхность бумажного моря, и одновременно прямо-таки рассыпать искры из блестящих глаз по бумаге, он точно парил низко над этим материалом, сразу видя все его концы и готовый сразу, ястребом, низвергнуться в замеченную точку.

Тут уже я заметил в его внешнем облике нечто соответствующее внутреннему представлению о нем, и притом существенным, а не поверхностным чертам этого представления. Впоследствии я убедился, что внешняя оболочка Ленина в высшей степени характерным образом отражает его духовную сущность.

Разговаривая с Лениным с глазу на глаз, вы видите перед собой невысокого человека, который производит впечатление замечательного крепыша (каковым он в действительности и является и благодаря чему только он смог, неся в своем теле пули Фанни Каплан и истекая кровью, сам дойти до автомобиля, доехать домой и подняться по лестнице на третий этаж). Голова его гладкая, словно полированная, сидит на крепком туловище, одетом в темный, непритязательный гладкий костюм. Рыжеватые, отнюдь не гладкие усы и борода, лицо с резкими чертами и блещущие от времени до времени небольшие глаза создают какое-то противоречие к остальному, и невольно навертывается сравнение — отполированный, блестящий стальной снаряд, начиненный взрывчатым веществом колоссальной силы. С одной стороны, человек настолько «будничной» и «нормальной» внешности, что почему бы ему и в самом деле не встретиться с Ллойд-Джорджем и мирно потолковать об устроении дел Европы. А с другой стороны, как бы в результате не взлетели в воздух и Ллойд-Джордж, и вся Генуэзская конференция. Ибо он, с одной стороны, Ульянов, с другой стороны, он — Ленин.

Ленин изгнал из обихода коммунистической партии всякий элемент фразы и позы. Вот почему мне несколько совестно рисовать этот его портрет; быть может, все-таки я что-нибудь делаю слишком «картинным» и «красочным». Но, изгнав из себя и из других этот элемент, Ленин не изгнал из себя (не собирался и не мог изгнать из других) элемента беззаветной, сжатой и прямо-таки яростной революционной энергии. Пусть только она не расходуется на красивые романтические слова, направляющие по ложному пути. Пусть она выражается только в действиях и в словах, точно определяющих задачи и объем действия, и притом словах самых простых.