Ленин. Исследовательский очерк взаимосвязи его идей

Тем не менее в этой книге нередко возникает определенное представление о подлинном духовном облике Ленина, и в наших дальнейших соображениях мы намерены исходить из этого, тогда еще приглушенного, ощущения истины. В книге говорилось, например, что Ленин не выступал со специальными исследованиями в области экономики, подобно таким из его современников, как Гильфердинг и в особенности Роза Люксембург. И все же он намного превзошел их в оценке данного исторического периода как целостного понятия. Такое "превосходство Ленина - и это его теоретический подвиг, не имеющий себе равных, - состоит в том, что он сумел конкретно связать экономическую теорию империализма со всеми без исключения политическими вопросами современности, сделать экономику новой фазы капитализма руководящей нитью для всех конкретных действий в складывающейся таким образом обстановке". Это почувствовали многие его современники, немало говорившие поэтому - как его противники, так и сторонники - о его тактическом, его "реально-политическом" мастерстве.

Но самой сути вопроса это еще далеко не затрагивает. Речь идет как раз о "чисто теоретическом превосходстве в оценке исторического процесса в целом". Эта оценка была обоснована Лениным именно с теоретической глубиной и богатством. Его так называемая "реальная политика" никогда не была действиями практика-эмпирика, а, напротив, представляла собой возвышение до уровня практики теоретической в своей сущности позиции, которая неизменно достигала у него своего апогея в точном понимании общественно-исторической конкретности той ситуации, в которой приходилось действовать. Для марксиста Ленина "конкретный анализ конкретной ситуации" не составляет противоречия с "чистой" теорией, а напротив: такова вершина подлинной теории, тот пункт, где теория действительно осуществляется, где она - в силу этого - претворяется в практику. Можно, без малейшего преувеличения, утверждать, что последний, заключительный из марксовых тезисов о Фейербахе - "философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его", - нашел в личности и деятельности Ленина свое наиболее адекватное воплощение. Маркс сформулировал это требование и выполнил его в области теории. Он дал такое объяснение общественной действительности, которое призвано служить теоретической основой для ее изменения. Но только у Ленина эта теоретически-практическая сущность нового мировоззрения - без какого-либо отступления от теории или ущемления ее - обрела активно действующую форму в исторической реальности.

Конечно, в нашей работе мы лишь осторожно подступили к пониманию истинного своеобразия Ленина. В ней нет теоретически глубокого и широко разработанного обоснования, равно как облика Ленина как типа человека. И здесь мы можем лишь едва обозначить все это. В цепи событий, связанных с демократическими преобразованиями в период новой истории, тип революционного лидера неизменно выступает в поляризованном виде: фигуры Дантона и Робеспьера воплощают два этих полюса как в реальности, так и в значительных художественных произведениях (например, у Георга Бюхнера); даже крупные трибуны пролетарской революции, как Лассаль и Троцкий, несут на себе известные дантоновские черты.

И только с Лениным возникает нечто совершенно новое, некое tertium datur - "данное третье" - по отношению к обеим этим крайностям. Вплоть до своих спонтанных нервных реакций Ленин сохраняет такую верность принципам, которая отличала прежних великих аскетов революции, - при том, что в его характере самом по себе нет и тени аскетизма. Он жизнерадостен и полон юмора, он наслаждается всем, что жизнь может дать ему, - от охоты и рыбной ловли и игры в шахматы до чтения Пушкина и Толстого, до самозабвенной преданности реальным людям. Во время гражданской войны эта верность принципам может возвыситься до жесткой непримиримости, но в ней не появляется ненависти. Ленин борется против учреждений - и, естественно, против людей, которые их представляют, - доводя эту борьбу, если это необходимо, до полного уничтожения. Но он считает это достойной сожаления с человеческой точки зрения неизбежной фактической необходимостью, которой он никак не может избежать в данной конкретной ситуации. Горький передает его очень характерное высказывание, сделанное после прослушивания бетховенской "Аппасионаты". Ничего не знаю лучше "Appassionata", готов слушать ее каждый день. Изумительная нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть, наивной думаю: вот какие чудеса могут делать люди! - И, прищурясь, усмехаясь, он прибавил невесело: - Но часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя - руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми. Гм-гм, - должность адски трудная".