Ленин: Пантократор солнечных пылинок

Однажды – впрочем, это тоже рассказ Троцкого, в ком литератор и политик иногда объединялись против историка, – задолго до революции, дело было то ли в Лондоне, то ли в Женеве, группа социал-демократов направилась в оперу; но пока все наслаждались пением, мемуарист испытывал невыносимые муки от того, что его ботинки были ему тесны. Штука в том, что ботинки эти принадлежали Ленину, который приобрел их в Париже, но после того, как они оказались ему малы, подарил товарищу, чья «обувь настойчиво требовала смены. Я получил эти ботинки, – вспоминал Троцкий, – и на первых порах мне на радостях показалось, что они мне в самый раз. Я решил их обновить, отправляясь в оперу. Дорога туда прошла благополучно. Но уже в театре я почувствовал, что дело неладно. Может, это и есть причина, почему я не помню, какое впечатление произвела опера на Ленина, да и на меня самого. Помню только, что он был очень расположен, шутил и смеялся. На обратном пути я уже жестоко страдал, а Владимир Ильич безжалостно подшучивал надо мною всю дорогу. Под его шутками скрывалось, однако, компетентное сочувствие: он сам, как сказано, промучился в этих ботинках несколько часов».

Надо ли говорить, что партия и пост предсовнаркома к концу 22-го очень напоминали те «ботинки», которые Ленин – якобы – решил передать Троцкому. Неудивительно, что в конце концов тот предпочел остаться босым – и не мучиться дальше с ленинской обувью: и больно, и, есть подозрение, – сегодня подарил, а завтра отберет.

Какой Золушке пришлись в конце концов впору эти туфельки?

Правильно.

Демонизация Сталина, хочешь не хочешь, идет рука об руку с индульгенцией, которую потомки, чем дальше, тем щедрее, подписывают Троцкому: тот так долго жаждал этого сердечного альянса с Лениным – и вот, наконец, ВИ понял, что никуда ему от ЛД не деться, – и раскрыл ему свои объятия, да поздно было.

Проблема в том, что при попытке проследить источники возникновения тех фактоидов, которые циркулируют в историографии и массовом сознании как бесспорные факты, касающиеся обстоятельств болезни и смерти Ленина, выясняется, что очень многие из них так или иначе ведут к мемуарным свидетельствам Троцкого – который объяснял события 1922–1923 годов убедительно, но тенденциозно. При избрании Сталина генсеком Ленин предупреждал, что «этот повар будет готовить острые блюда»; а кого предупреждал? Троцкого. Крупская, которая всегда была чрезвычайно умной женщиной, говорила в 26-м: «Если б Володя был жив, он сидел бы сейчас в тюрьме»; а кому говорила? А все ему же. Версия Троцкого кажется особенно заслуживающей доверия и потому, что он лучший в своей категории рассказчик, и потому, что по смыслу она хорошо монтируется с несколькими текстами Ленина, а психологически – со все теми же двумя яркими эпизодами; а еще лучше – с общеизвестным образом Сталина в хрущевской интерпретации. Действительно, всё сходится: Ленин прозрел и принялся активно добиваться альянса с Троцким (к которому до того относился крайне настороженно и с которым постоянно находился в состоянии рабочего конфликта) против Сталина – чей зловещий силуэт встает за всеми бедами, терзавшими Ленина под конец жизни, гигантским портретом, затмевающим горизонт, – как в «Утомленных солнцем». Он тривиализовал, утопил в бумагах, деромантизировал ленинскую революцию, запутал строителей социализма сначала в бюрократической паутине, а затем сгноил в лагерях; он изолировал Ленина, цензурировал его «Завещание», возможно, даже низложил, арестовал и отравил его, он жестоко оскорбил его жену – и, обманывая Ленина своей молчалинской услужливостью, подготовил все для того, чтобы в момент, когда Ленин не мог оказать сопротивление, перехватить у него власть – и сосредоточить ее в своем «аппарате».

Мы не имеем возможности воспроизвести здесь всю аргументацию В. Сахарова и копировать всю его доказательную базу. Но Сахаров – и через расследование происхождения документов, и посредством анализа их смысла, и методом текстологической экспертизы – демонстрирует, что статья «Об автономизации», а также письмо грузинскому коммунисту Мдивани не могут принадлежать Ленину. В поведении Сталина и Орджоникидзе при ближайшем рассмотрении также не обнаруживается ничего криминального; а вот Ленин становится, по сути, противником образования СССР – что в целом не вяжется с тем, что он говорил прежде.

При анализе того, как именно различаются тексты, фигурирующие в комплексе как «Завещание», выясняется, что все надежно подтвержденные документы свидетельствуют о прочных, взаимно доброжелательных, хороших рабочих отношениях Ленина со Сталиным, тогда как все сомнительные имеют так или иначе антисталинскую направленность и одновременно играют на руку Троцкому. (И Сталину – это выходит за рамки нашей книги, но все же – не так легко было отбивать в 1923–1924 годах атаки, связанные с попытками опубликовать – или запустить циркуляцию в партийной среде – «ленинские» документы с резкой критикой его самого, его политики, его компетентности и его манер.)