Ленин в жизни

В октябре 1917 года мало кто отпускал Октябрю долгий срок жизни; его измеряли неделями, редко месяцами. Сам Ленин ожидал, что не сегодня-завтра «выкатят нас на тачке». Пессимистически настроенный Плеханов давал большевистской власти два года жизни. Но позднее, когда фронтовая гражданская война закончилась победой, Ленин изменил свой первоначальный взгляд на скоротечность своего властвования. Он стал объснять его чудом: «советской власти поможет чудо… Чудо — октябрьский переворот. Чудо — польская война. Чудо — трехлетняя выносливость русского мужика и рабочего». К этому времени относится и уточнение Лениным срока диктатуры. Среди паломников, навестивших красную Мекку в 1921 г., были и два испанца Ангеан и проф. Де Лос Риос. Они задали Ленину вопрос, как долго продлиться режим диктатуры? И Ленин не уклонился от ответа: «Диктатура пролетариата будет продолжаться приблизительно сорок лет». Для промышленных Англии и Германии он допускал и меньший срок.

М. Вишняк.Ленин у власти // Новый журнал. Нью-Йорк, 1957. Кн. 50. С. 261262

Кроме того, те, кто тщательно изучал первые годы существования Советской власти и годы гражданской войны, приходят к однозначному выводу: каждый раз, когда власть большевиков оказывалась висящей на волоске, на грани гибели, протягивалась некая невидимая рука и спасала большевиков.

В. А. Солоухин.С. 177

Когда советской власти исполнилось 73 дня, на день больше, чем было Парижской Коммуне 1871 года, когда она пала, Ленин, вообще не склонный к восторгам, торжествовал. Он сказал корреспонденту «Манчестер Гардиан» в России, Артуру Рэнсому, поддерживавшему с ним дружеский контакт, что теперь вполне доволен: если советский режим погибнет, то погибнет, пережив Коммуну, и внесет еще больший вклад в дело будущей мировой революции…

Л. Фишер.С. 230

Под вечер, когда смеркнется, я приеду с работы, и, если Ильич не занят, мы ходили с ним побродить около Смольного, поговорить. Ильича мало кто знал тогда в лицо, и он ходил тогда еще без всякой охраны. Правда, видя, что он выходит, пулеметчики волновались, не случилось бы чего. Следили они, чтобы около Смольного не скоплялось враждебных элементов. Раз забрали больше десятка домохозяек, собравшихся где-то на углу и громко ругавших Ленина. Наутро комендант Смольного т. Мальков позвал меня, говорит: «Забрали мы тут баб вчера, скандалили они, посмотрите, что их, держать или что?»

Н. К. Крупская.С. 270271

Эта вечная тревога и ожидание расправы были явлением перманентным, и не только среди мелких служащих, но — что особенно стоит подчеркнуть и отметить — также и у весьма ответственных деятелей советского правительства. Я приведу беседу с одним близким мне товарищем и приятелем, стоявшим и сейчас стоящим на весьма высоком посту. Беседа эта имела место в Берлине. К сожалению, в силу серьезных причин, не могу привести имени этого товарища, кстати сказать, человека глубоко честного... Мы с ним часто беседовали в Берлине. Как-то раз, пораженный его крайне болезненным видом, я сказал ему: «Да вам следовало бы уехать отсюда полечиться в какую-нибудь санаторию...» — «Нет, Георгий Александрович, — грустно ответил он мне. — Нельзя мне уехать, мне надо ждать своей судьбы... решения своей участи... и это будет скоро...» — «Бог знает, что вы говорите, — сказал я, — какие-то загадки... «ждать своей участи»... какой участи?» — «Какой участи? — повторил он мой вопрос. — Наша участь такая: нам будет отпущено столько воздуха, сколько требуется для одного человека...» — «Ничего не понимаю, — возразил я. — Все какие-то загадки...»

В продолжение всего этого разговора он ходил по комнате. Но тут он вдруг остановился, подошел ко мне и, слабо и жалко улыбаясь, в упор глядя на меня, многозначительно и резко провел рукой себе по горлу, слегка высунув язык, и сказал: «Вот наша участь...» — «Не понимаю», — проговорил я в недоумении. «Все не понимаете? — спросил он. — Я говорю, нам будет отпущено столько воздуха, сколько требуется для человеческого тела... для повешенного... Теперь понимаете?.. Да, нас ждет виселица... И мне, и вообще нам, нам нельзя уехать. Но вам, милый Георгий Александрович, вам следует уехать, и как можно скорее расстаться с нами... мы обречены и должны тянуть до последней возможности... Ведь, конечно, наша попытка окончится провалом, и нас ждет суровая расправа... Это немезида... Мы заварили кашу, и нам же следует ее расхлебывать... А вы имеете право избежать этой расправы... уезжайте...»

И примерно через год, уже в Москве, тот же мой товарищ, занимавший еще более высокий пост, опять возвратился к этой теме и снова стал уговаривать меня воспользоваться случаем и отойти от советского правительства, чтобы не делить с ним его участи... И он снова повторил свою метафору о «количестве воздуха»... Разговор этот происходил в Москве в то время, когда Деникин, успешно наступая, был уже под Тулой и когда все советские деятели от великих до малых трепетали и, не скрывая своей паники, говорили о расстрелах и виселицах.