Покрывало над «делом» держали, действительно, крепко. В тайну полученных денег были посвящены очень немногие. Сначала о них знала лишь верхушка партии — Ленин и Богданов, тогда еще не бывшие врагами. В партийных документах того времени, например в резолюции Пленума Центрального Комитета в январе 1910 года, пункты, относящиеся к этому делу, не были опубликованы, вместо них стоят точки. После Октябрьской революции кое-кто, например, Крупская, Ярославский, касались появления у большевиков этого капитала, но это было сказано мимоходом, с явным намерением не вдаваться в детали и, конечно, ни слова не говорить о том, что появление «прочной материальной базы» имело значение не только для партии, но и для личного бытия Ленина. Излагая то, что удалось собрать об этой экстраординарной истории, заранее оговариваюсь, что для меня остаются темными и неизвестными некоторые стороны этого дела. Вряд ли мы когда-либо узнаем о них: кажется, никого из главных участников, свидетелей этого кусочка истории, уже нет в живых.
Он (Николай Шмидт) был одной из самых интересных фигур того времени.
Вопреки тому, что рассказывает Крупская и Энциклопедия, Шмит никаким физическим пыткам не подвергся. Охранка никогда бы не посмела применить к нему, члену фамилии Морозовых, приемов, ставших вещью нормальной и обычной в практике ГПУ и НКВД. Жандармский офицер из московского охранного отделения, ведавший делом Шмита, «обработал» его другим способом. Играя роль доброжелателя, имеющего миссию спасти члена именитого московского купечества, он вел с ним «сердечные» разговоры, как бы тайком, без всякой протокольной записи. Есть указание, что обстановка, в которой происходили «сердечные» беседы, походила более на отдельный кабинет ресторана (стол с разными яствами и напитками), чем на камеру допроса. Наивный, не умеющий лгать Шмит, ловко обрабатываемый следователем (предполагают и под действием выпитого вина), однажды назвал фамилии рабочих, получивших через него оружие, назвал и других лиц, говорил о Савве Морозове и его субсидиях революции. Тогда жандармерия перестала вести игру, открыла свои карты и показала Шмиту полную запись того, что он говорил: за стеною «кабинета» сидели стенографы. По словам людей, интересовавшихся этой драмой, с этого момента Шмит и подвергся пытке. Но то была моральная пытка, самопытка. Его ужаснуло, что сделал он нечто навеки непоправимое: предал!
В последние дни в тюрьме до отправления меня этапом в Архангельскую губернию ему было предложено освобождение на поруки. Но через пять дней после этого предложения он был найден мертвым в одной из башен Бутырской тюрьмы...
Это выдумка, что при его похоронах будто произошла «большая политическая демонстрация», о которой говорит Большая Советская Энциклопедия. Ничего подобного не было, но в печати смерть Шмита была отмечена. Это сделал, в частности, пишущий эти строки в еженедельнике «Дело жизни» (1907, № 5). «На рассвете 26 февраля, — гласит сделанная мною заметка, — в казематах московских «бутырок» с перерезанной сонной артерией «нашли» труп товарища Николая Павловича Шмита. Арестованный в декабрьские дни в связи с вооруженным восстанием, Шмит в продолжение 14 месяцев находился в одиночном заключении, претерпевая все муки тюремного режима. Он умер, замученный жестокими преследованиями своих палачей, и на кладбище жертв российской революции выросла лишняя могила. В годовщину праздника освобождения пролетариат не забудет своих товарищей, павших в борьбе, и в их числе Николая Павловича Шмита».
И до сих пор остается невыясненным вопрос, покончил ли он жизнь самоубийством в Бутырской тюрьме или же был убит наемным убийцей.
Шмит от природы не был крепким человеком, и наследственность его была тяжкая. Моральный удар согнул его слабый организм. Разлагаемый мрачными угрызениями совести, Шмит превратился в комок нервов. Он перестал есть, спать. День и ночь мучаясь, он пришел к выводу, что загладить, хотя бы отчасти, свое преступление, свою вину, он может тем, что откажется от всего своего богатства и для блага народа передаст его революции. Об этом решении категорического характера он говорил своим сестрам, имевшим с ним свидание в тюрьме. Было ли им сделано прямое указание, что его имущество должно быть передано именно партии большевиков и только ей одной? Этого утверждать нельзя, но такое толкование было дано — заинтересованными в том людьми, интимно сблизившимися с сестрами Шмита.
Уточним, что же именно сообщил Шмит полиции: «Под арестом он дал показание, что передал Горькому на издание газеты «Новая жизнь» 15000 рублей и 20000 рублей на покупку оружия».