Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга вторая: июнь 1942 – январь 1943

И не только случайный прохожий неодобрительно качает головой, наблюдая эти капризы природы. В прошлом году в эту пору птицы замерзали на лету, а в этом декабре можно гулять без пальто, как в Тбилиси. Но ленинградцы не рады теплу, и простая женщина в платке, утопая в лужах, ворчит сердито:

– Вот вред-то какой еще свалился на нас. Кто это так организовал?

Ей, привыкшей к ленинградской организованности, все это представляется чьей-то распущенностью, не ко времени. Но старые моряки, кряхтя натянув дождевики, всходят на мостики своих пароходов и отправляются в тяжелое плаванье во льдах, тоже награждая озерного бога нелестными словами.

Идет семнадцатый месяц блокады. Стоят самые темные дни, самые короткие. Вечер наступает так рано, что кажется, будто звезды не уходят с неба и только на какое-то время закрываются низко висящими облаками. Это делает город еще более мрачным, еще более фантастическим. Можно вспоминать стихи Блока, рожденные такими вот туманами, когда город исчезает вдруг или появляется в диковинном освещении случайных огней случайной машины. Вырастает освещенный фонариком пешехода дом с колоннами. Типичный ленинградский дом. В таком доме могла жить «Пиковая дама». Рядом звучат подковы конного патруля. Радио передает симфонию Бетховена. Дальние прожекторы расплываются желтыми вспышками над крышами, и вдруг скрежещет танк, как заблудившийся стальной зверь, мокрый, тяжелый, новый – он идет на фронт. Может быть, можно забыть, что рядом фронт, тоже закрытый туманом, пронизанный сыростью, с размокшими траншеями, с сырыми блиндажами, с ночными схватками и огневыми налетами.

Нет, этого ленинградцы не забывают никогда. Они не забывают этого потому, что вся их жизнь посвящена одной цели: работе на оборону. Эта жизнь похожа на жестокую, красочную и правдивую до боли книгу. В ней все самое разное существует сразу! В цех огромного завода входит приезжий фотограф, человек, за время войны бывший на пяти фронтах, видавший много, но и он поражен отсутствием рабочих в этом работающем, брызжущем искрами полутемном цехе. Только приглядевшись видит он маленькие головы, старательно наклонившиеся над станками. Эти рабочие стоят на ящиках, на скамейках, чтобы можно было достать им до верхнего края станка. В их глазах столько сосредоточенности, в их руках, маленьких и быстрых, столько уменья, в их маленьком сердце столько недетского спокойствия. Они относятся к работе так, как будто много детей собрались играть, собирать на скорость металлические детали, вынутые из коробок, купленных в игрушечных магазинах.

Фотограф не совсем уверен в этой быстрой детской игре. Что они могут сделать? И ему торжественно показывают бесконечные ряды автоматов, новеньких, блестящих, готовых к бою. Это работа детских рук. Эти автоматы выбросят смертельный ливень, уничтожат новые тысячи врагов великого города.

Переверните страницу этой книги – и вы увидите, как в расплывшихся сугробах крадутся грязные, спотыкающиеся фигуры, которые будут покорно подымать руки, когда штыки преградят им дорогу. И наши красноармейцы увидят смуглые лица, перепачканные грязью и копотью, увидят рваные полосатые одеяла на плечах, слезящиеся от ветра глаза и дрожащие руки, поднятые над головой. Они не понимают ни по-русски, ни по-немецки. Это испанские перебежчики из остатков голубой дивизии. Это выходцы из чудовищного лагеря, расположившегося перед Ленинградом. Вся шпана Европы сидит там, дуя в окоченевшие пальцы. Они похожи на изголодавшихся, мокрых, запаршивевших волков, залегших в поле перед человеческим жильем.

Перед ними тигр из ленинградского зоосада – благородный и прекрасный зверь. Это тигр – единственный в мире. Такого второго нет нигде. Он стал вегетерьянцем. Он ест постные щи и лежит, часами раздумывая о том, почему он до сих пор не ел такого непонятного и вкусного блюда.

Какие странные времена, когда тигры становятся вегетерьянцами, а перед великим городом второй год лежит лагерь людоедов! Эти людоеды бросаются к орудиям и начинают неистовый обстрел города, как будто за несколько часов хотят стереть его с лица земли.

2

Это печальное зрелище. Снаряды свистят, воют, дребезжат, несутся по улицам, залетая в подвал, вонзаясь в башенку над домом, ломая стены третьего этажа, ударяя в асфальт, в рельсы, в деревья.

Улицы пустеют, дождь стекол сыплется отовсюду, свистят кирпичи, вырванные по кускам, летят оконные рамы, кое-где вспыхивает неяркий огонек пожара.

Декабрьский обстрел города длился два с половиной часа, упорный, страшный, глупый. Снаряды ударяются перед театром, где все слышат грохот разрыва, но театр живет своей жизнью. И только артисты, невольно прислушиваясь к взрывам, еще старательней играют свою роль. И зритель следит с неослабевающим вниманием за тем, что происходит на сцене. Он пришел отдохнуть в театр, и его не может вывести из себя рвущийся рядом снаряд.