Ленинградский фронт

Все вылеты были тяжелые. Например, когда я выполнял боевое задание по прикрытию нашего десанта в проливе Теплый (он соединяет Псковское озеро и Чудское), у противника было 26 бомбардировщиков, и их прикрывали 8 истребителей. Мне пришлось вступить в бой. В этом бою я лично сбил два самолета и сбил ведущего второй пары. Такой был серьезный бой.

Мы были полностью вооружены. Все летчики имели самолет, безлошадников не было. Допустим, в эскадрилье 12 летчиков и командир, — значит, есть и 12 самолетов, всегда с полным боекомплектом.

Таран в бою — это редкость. У меня был случай, что я чисто случайно избежал тарана, как избежал — до сих пор не могу понять. А мой друг погиб на третьем таране. Но это исключительный случай. Таран не нужен, ведь если летчик подбит, он может сесть или дотянуть до своих. У нас были летчики, которые садились на вражеской территории и возвращались. Но воздушный бой вызывает в каком-то смысле азарт. И поэтому если кончились боеприпасы, а пилот хочет выполнить боевую задачу, то что ему делать? — Остается только таран лоб в лоб или стараясь отрубить хвост вражескому самолету.

18 марта 1944 года 7-й гвардейский штурмовой полк наносил удар по кораблям противника в Финском заливе. Одним звеном командовал я. Мы дошли до цели, штурмовики выполнили боевую задачу. Я сбил один «109-й». Возвращались домой. Не доходя до берега километров 30–40, по радио передали, что сзади истребители противника. Но я как командир звена, вместо того чтобы осмотреть воздушное пространство, не придал этому должного внимания. И был тут же атакован. По радио слышу, что «маленький» горит. А у нас стрелков называли «горбатый», а истребителей — «маленький».

У меня самолет стал неуправляем, то есть не мог ни набрать высоту, ни снизиться. Я попытался рулями выправить — не получилось ничего. Тогда я начал убирать газ — самолет опустил нос. Я подобрал оборотики и с малым углом планирования потянулся к берегу, но так как прибор измерения температуры воды двигателя уже зашкаливал, я принял решение садиться на лед. Подвел самолет ко льду, выпустил посадочные щитки, шасси выпускать не стал и перед самым приземлением, для того чтобы вырвать самолет из угла планирования, дал газ. Так и произвел посадку. Самолет я разбил, но остался жив. Ударился головой сильно, помял ноги, так как лед был с торосами. Мне оторвало колонку управления, набралась полная кабина льда. Я вылез, надо мной кружились мои летчики. Я им дал знак, что горючее на исходе, махнул, чтобы летели домой. Посмотрел еще раз в кабине, как показывает компас. И тут смотрю: бегут несколько человек. А уже были сумерки, плохо видно. Я достал пистолет, пару выстрелов сделал, они остановились, начали махать головными уборами. Оказалось, что это пограничники наши, недалеко в селе находилась погранзастава. Я у них переночевал, а утром прилетел командир эскадрильи и меня забрал. Так я оказался опять на своем аэродроме. Последний мой вылет был 8 мая 1945 года. Всего я выполнил 211 боевых вылетов, лично сбил 11 самолетов противника.

Устиновский Юрий

Проблем с топливом у нас не было, да и вообще не было перебоев со снабжением: и боеприпасами, и необходимыми авиационными двигателями для замены или ремонта. Наш полк состоял из 27 боевых самолетов. Это три девятки. Если ставилась задача полку, значит, предстояло нанесение бомбового удара по какому-то объекту очень важного значения. Если была менее важная задача, то она поручалась эскадрилье из 9 самолетов. Наиболее впечатляющие вылеты, сохранившиеся в моей памяти, — это на Толмачевский мост. Он очень вредил нашим войсковым подразделениям, потому что через него происходило основное немецкое снабжение. Но его настолько трудно было разбить! Мы потратили очень много сил и средств. Не помогли даже специальные 250-килограммовые мостовые бомбы. Мост этот был специфичный, потому что его ферма находилась под железнодорожным полотном и попасть в нее было очень трудно. Эпизод с подрывом моста в истории авиации Ленинградского фронта толкуется двояко. Но я точно знаю, что наш экипаж накрыл Толмачевский мост в тот момент, когда на него вышел боевой эшелон. Мы попали и по эшелону, и по мосту. Мы привезли фотодокументы, потому что при любом бомбометании проводился фотоконтроль.

Второй значительный случай был летом 1944 года, когда Финляндия выходила из войны. Тогда эскадрилья майора Кузьменко и штурмана Манина с пикирования разбила финские шлюзы. Они затопили определенную территорию, и войска сразу смогли прорвать там наступление. Эти экипажи были представлены к правительственным наградам. В частности, майор Кузьменко и штурман Манин за выполнение операции получили звание Героев Советского Союза.

В 1944 году, когда уже была окончательно снята блокада Ленинграда и наши войска погнали немцев на запад, мы перебазировались из Левашово на аэродром в Сиверскую. Раньше мы немецкую технику видели только в воздухе, а тут увидели их самолеты в разбитых ангарах. Мы свои самолеты старались держать в идеальном состоянии. Они были вычищены, подкрашены, блестели. А от брошенной немецкой техники у нас осталось тяжелое впечатление, потому что самолеты были грязные, обгоревшие, запущенные. В таком состоянии, видимо, они и эксплуатировались.

Второе, что бросилось в глаза в Сиверской: у нас рядом с самолетом рыли землянку, в которой жил экипаж, а у немцев возле каждой машины стоял на салазках индивидуальный домик. В нем была печечка, так что если холодно, можно было ее затопить и ожидать вылета.

Когда мы сели в Сиверской, тыловые части, так называемые отдельные батальоны аэродромного обслуживания, немножко от нас отстали. А вылеты начальство требовало. И нам пришлось использовать немецкий бензин, он подошел к нашим двигателям. Нас просто поразило его качество. Он был намного лучше нашего этилированного бензина. И еще, нам пришлось использовать немецкие боеприпасы. У них каждая бомба находилась в ящике. Бомбы были точеные, наточка выполнена на токарных станках.