Ленинградский панк

Поэтому я не пошел на его похороны в 2005 году. Алекс угодил под машину, попал в больницу, сбежал из нее, умер дома. Невозможно было представить, что эти бешеные глаза потухли из-за недолеченых последствий автомобильной аварии. Невозможно было представить, что адский петрушка больше не будет скакать по сцене, распевая:

Нет больше героев —Остались одни дураки!

Все так, Алекс! Все так, ваше оголтелое величество.

На этом я собирался закончить свое лихорадочное эссе, но Панкер вспомнил, как на похоронах у Свиньи в крематории «бабушка» Алекс обходил всех знакомых битничков, стоящих в зале прощания у гроба его друга и, прикладывая руку к их ушам, сипло шептал:

– Главное – что не мы! – стараясь не прыснуть от смеха. – Главное – не мы!

Шутка казалась ему ужасно смешной. Алекс пережил Свина на пять лет.

(Свинья прожил 38 лет, Коля Михайлов – 39 лет, Горшок – 39 лет, Алекс – 43 года, Рикошет – 43 года, Егор Дохлый – 43 года.)

Колян Михайлов

Он сегодня такой молодой.В кооперативе был снят запой.Он устал от ментовских

квитанций.И он сегодня пойдет на танцы.Эх, спившийся парень Сергей.Пропащий парень Андрей.О, сколько таких вот парне-е-ей

В стране моей?Николай Михайлов

Мы шли по улице Марата ранним осенним утром, и редкие встречные прохожие шарахались от нас, двух неопрятных бородатых бомжей. На их лицах я читал отвращение и брезгливость. Совсем не те чувства, которые привык видеть со сцены фронтмен известной рок-группы. Хотя назвать «Бригадный Подряд» известной группой к 2005 году язык не повернулся бы даже у меня. А у Кольки Михайлова он и так не сильно поворачивался после черепно-мозговой травмы, бомжовско-алкогольного угара последних лет и ночи в холодной ментовке. Собственно, бомжом из нас был только Колька. Но выглядел он настолько живописно, что я в глазах окружающих становился таким же. Мимикрировал под более крупную и яркую особь.

Вел я Колю в ночлежку, наилучшее сейчас для него место. И вообще происходящее было для него редкой удачей, хотя он пока этого еще не осознавал. Трудно сказать, что вообще творилось в его отбитой голове. Вчера днем его случайно встретил на севере города в районе Сосновки басист «Подряда» Кирилл Поляков. Михайлов выскакивал на прохожих из кустов рядом с автобусной остановкой, в ультимативной форме требуя деньги на бухло, и попал прямо на Кирилла. Колю, по его словам, только что выгнала на улицу двоюродная тетка, у которой он кантовался последние пять дней. Спятившей старушке казалось, что он ее объедает и обворовывает. Я уверен, что не казалось. «Только никуда не отпускай его, – слезно попросил я, когда Кирилл позвонил мне, – а еще лучше – привези в центр». Прошлый раз, когда Коля вынырнул из бомжовского небытия около больницы скорой помощи, ему удалось сбежать от Ромы, вокалиста группы «Бондзинский», который случайно увидел его, пытался спасти и так же звонил мне среди ночи. Пьяного Михайлова сдержать и задержать всегда было практически невозможно. Большое дикое животное, упрямый бык – даже истощившее организм бомжовское существование не смогло его укротить. Кирилл передал Коляна в руки подоспевшему Конвисеру, который привез его в центр и болтался там с ним полдня до встречи со мной. Так началась обреченная на провал операция спасения нерядового бомжа Михайлова.

Честно говоря, я был страшно зол на Коляна. Не было у меня никаких добрых и светлых чувств к человеку, пропившему свои мозги, талант, друзей и группу, к человеку, никогда ни о ком не заботившемуся и вечно всех подставлявшему. Но и бросить его я не мог. С осунувшегося лица из-под косматых бровей тридцативосьмилетнего старика на меня смотрели полные надежды глаза. И Александр Владимирович Конвисер, лепший кореш и собутыльник Кольки последних его более-менее разумных лет, будущий учитель русского и литературы из купчинской школы – тоже не мог его бросить. Дурацкие интеллигентские комплексы. Колян бы на раз бортанул нас в подобной ситуации. Ну и хрен с ним – впереди была большая работа. Бомжа нужно было привести в человеческий облик, а для начала хоть куда-то привести… Но главное – мы его отловили.

– Тося, слушай! Гитарку бы мне, – мечтательно произнес тощий пьяный питекантроп, пустив слезу, упорно торящую свой последний путь на черном от въевшейся грязи лице.