Ленинский тупик

Силантий хлопнул своими громадными, черными, как клешни, руками по коленям: — Так его только за смертью посылать!

Акопян сделал нетерпеливое движение головой: мол, к чему ЭТИ словопрения, решено!

Подбородок Силантия выпятился. Празднично, двумя клиньями, расчесанная борода цвета побурелого снега вскинулась торчком. Лицо ожесточилось. Таким его заросшее до ушей лицо становилось только в одном случае: когда он, старшой, уличал бракоделов. Бросал им, брызжа слюной: “Не зачту! Вот те крест, не зачту!”

Силантий потянулся обеими руками к папке-мол, развязывай снова. Акопян помедлил, но голос старика сорвался фальцетом:

- Ты чего? Он во все бригады переторкался, нигде не удержался. Перекати-поле!

Акопян снова развязал папку, зашуршал документами. Выяснилось, что нынешний плотник до стройки был канцеляристом в паспортном столе и изгнан за взятку.

- Неча стройку засорять! - прозвучал от дверей грубый, мужской голос тетки Ульяны.

Акопян повертел карандаш в руках, отозвался с досадой:

- Вы, уважаемая, простите меня, все решаете с точки зрения дворника. “Сорить”. “Подметать”… Лодырь он. Прохвост. Это Возможно. Но… у него трое детей. Надо позаботиться о них. Или вы прониклись убеждением, что потомство жулика следует искоренять до седьмого колена.

Тетка Ульяна отсела подальше от коменданта, который толкал ее. под бок, и воскликнула с обидой в голосе:

- Он, паскуда, нам на шею семью бросил, а мы расхлебывай! Жена у его в Кашире при деле. Продавщица. Дети при ей, в школу ходят… А говоришь - дети в забросе!

Комендант, когда Акопян спросил его мнене, поерзал на скамье, но кривить душой не стал:

- Для нас, товарищ Акопян, слишком начетисто. Из-за одного никудышника еще пять душ.

Акопян повернулся всем корпусом к Александру и его соседке: .

- Ваше решающее слово, бригадиры!

Из-за плеча Александра протянулась худая рука Матрийки с желтыми подушечкам-мозолями.

- В правительстве разве знали, что он такой,- мне, мол, давайте поболе, - Матрийка потерла обожженный известью палец о палец, - а я вам вот, - пальцы ее сложились в фигу.

Александра охватило чувство стыда. В канцеляриях, откуда все эти бумаги пришли, плотника и в глаза не видели. Но он-то, бригадир, видывал! Сам поймал его с краденой фанерой и выгнал из бригады взашей. Почему же сейчас он поверил не себе, а этим бумагам с грифами?.. Нет, не поверил, конечно, - сробел перед бумагой: мол, верх за нею…

Александр набрал полную грудь воздуха, точно собирался нырять.

- Из-за того, что он пишет во все инстанции” никаких уступок не делать! - И вот еще что, - добавил Александр, когда Акопян стирал на широченном, как простыня, листе следы своего красного карандаша. - Надо его вызвать на постройком, сказать: “Не мучай семью. Уезжай к ней. Создавай новую жизнь. И не писаниной, а честным трудом”.

На следующей папке было начертано наискось: “Гуща”. Папка оказалась еще; более пухлой, чем первая. И здесь добрую половину ее занимали письма на имя Председателя Совета Министров, руководителей Госстроя, депутатов.

Тетка Ульяна всплеснула руками: “И Гуща шлендал повсюду! Горлопанил!” Она притихла, когда Акопян зачитал заявление Гущи и письма. Дом Гущи разбомбило. С той поры он ютился в дощатом сарае, в котором ранее помещалась и общая, во дворе, уборная. Яму уборной он засыпал. Стену обшил листами сухой штукатурки. Сложил плиту. Но все равно зимой на полу без валенок не выстоишь. Дети заболели ревматизмом.

Акопян взглянул на коменданта с неприязнью:

- Неужели места в общежитии не нашлось?! Почему довели работящего человека до того, что он стал писать во все концы?

Комендант пожал узкими плечами, как бы удивляясь наивности Акопяна.

- Общежитие ему ни к чему, товарищ Акопян. Он и заявления не подавал. Дадут общежитие - оттуда не скоро вылезешь, а сарай на дерьме - дело верное.

Силантий, тугодум, встрепенулся лишь тoгда, когда Акопян взялся за красный карандаш. - Хитер Гуща, - прозвучал его хрипящий голос.

- Детей в теплый угол не захотел.. - Силантий и раньше знал об этом, не одобрял Гущу. Но раньше-то Гуще, как говорится, бог был судья, а теперь он, Силантий. - Гуща, видать, бабе своей поддался, безмозглице. На себе рубаху рвал. Раны миру показывал. - Силантий хлопнул ладонью по скамье. - А вот дать ему за хитрованство похужее! Ты какой этаж написал? Третий? Под самые стропила его! На голубятню!..

Едва успокоили расходившегося старика.

Затем белыми лепестками “посыпались на стол заявления в две строки да при них брачные свидетельства. Папки тоненькие, веселые, на многих листках в графе “члены семьи” запись ” + 1” (и тут же справка о беременности). В папке каменщика Аксенова, одинокого, тоже вдруг обнаружили пометку ” + 1”.

- И этот на сносях?! -загрохотала тетка Ульяна. Скамейка под ней заходила ходуном.

Оказалось, отец-одиночка. После недолгих прений приравняли его к матерям-одиночкам и выделили комнату-светлицу с балконом, чтоб было куда выкатывать коляску. .

В тоненькой папке Староверовых не оказалось справки из закса.

Александр потупился, объяснил, что они с Нюрой не расписаны. Оба Староверовы. Однодеревенцы…