Ленинский тупик

Ермаков потянулся к телефонной трубке, но тут же убрал руку.

Прокурор знает его, Ермакова, как облупленного. Скажет: «Опять ангелочков своих вытягиваешь за волосья..»

Предложил везти в Прокуратуру весь постройком. Всех, кто у вас погорластее…

— Прокурор поймет оборот дела, он тоже не лыком шит, — заверил Ермаков.

— А если лыком?

— Прострочите его суровыми нитками!

Огнежка повернула к двери со стесненным сердцем. Не преувеличивает ли Ермаков их портняжных возможностей?

Но прокурор и в самом деле оказался не лыком шит.

Правда, поначалу он, гладколицый и бесстрастный, произвел на Огнежку впечатление юного языческого бога из умело отесанного камня-железняка. На подоконнике, неподалеку от прокурорского стола, стоял небольшой магнитофон в синем ящике. Огнежка не могла избавиться от ощущения, что именно из этого синего ящика и доносился время от времени механический голос: «Ничего не могу поделать, делу дан законный ход..» Этот же ящичек выразил убеждение, что Горчихину, судя по материалам следствия, давно надо было изолировать. Привыкла она рукам волю давать. Тогда Чумаков ее пожалел…

— Пожалел волк кобылу — оставил хвост да гриву — донесся от дверей закипающий гневом голос Силантия. — Убоялся, оглоед, что его и в самом деле, сковырнут, вот и ходит, стращает…

Языческий бог вдруг воскликнул с непосредственностью юности:

— Сняли Чумакова?! — Он повел в сторону своим выбритым до глянцевого блеска подбородком, поджал нитяные губы, точно проверял, не отмерли ли его лицевые мускулы, пока он пребывал в божественном состоянии. — Сняли с какой формулировкой?

Из-за плеча Огнежки прозвучал громкий, на самых высоких нотах, голос монтажницы, привыкшей объясняться на подмостях:

— Наатаманился он, набалбесил. А нынче, сами видите, и вовсе озмеился.

— Простите, меня интересует формулировка. Кто его снял? — торопливо повторил прокурор.

Огнежка, отступив на шаг, показала на Нюру, на Силантия и других рабочих-строителей в выходных, тщательно отутюженных костюмах; на груди Силантия алела орденская планка, которую он вынул из сундучка, наверное, впервые со дня окончания войны. Огнежка обвела монтажников широким, подчеркнуто почтительным жестом обеих рук. Таким жестом представляют зрителям вышедшую на сцену знаменитость.

И именно жест этот, Огнежка видела, круто переломила весь их разговор.

Прокурор одернул форменный китель с засаленными локтями и надраенными до блеска белыми пуговицами, как всегда, когда он заключал морозным голосом: «Делу дан законный ход». Но он… не произнес этой фразы. Брови его были приподняты. Задумался над тем, действительно ли законный ход дан делу?

Огнежка, Нюра, Силантий и их товарищи были так возбуждены тем, что вроде бы «отбили Тоню от прокуроров» что, выйдя на улицу, двинулись в направлении, противоположном троллейбусной остановке. Когда спохватились, остановка была уже далеко. Огнежка заметила весело, что сейчас самое время устроить марафонский бег. Достигший постройки первым принесет весть о победе.

Они и в самом деле бросились, смеясь, наперегонки — к остановке. Подле них затормозил грузовик, за рулем которого сидел знакомый шофер. Огнежка и Нюра затиснулись в кабину. Остальные забрались в красноватый от песка кузов, постучали по выгоревшему верху кабины.

— Жми, парень!

Закопченные, облупленные дома вскоре остались за спиной. Навстречу расхлябанной, бренчавшей полуторке медленно плыл, как караван судов, новый квартал.

Солнце — торжествующий строитель — густо подмешало во все краски стройки охры и сурику. Пакеты кирпича рдели на стропах портальных кранов, как вымпелы на мачтах. Вымпелов становилось все больше. Они то взмывали вверх, то опускались.

Огнежка оглядывалась обвеваемая сыроватым ветром. Ей грезилось в эту минуту, что она взлетает на взревевшем, как самолет, грузовике не на новую улицу — в новый мир, ощущая на своих губах соленый привкус ЕГО победы. Предвкушала девчушка, как обрадует Игоря Некрасова: сегодня они влетали в его родной мир, о котором он столько раз рассказывал: мир побратимства во фронтовом Заполярье. Где снег не знал копоти. Палубы — грязи. Летчики-низости.

Разрешила прокуратура товарищеский суд над Тоней или снова будет «темнить», вечером, после работы он продолжался. «Кишка у них тонка — на нас плевать — твердо решил Силантий. — Супротив всех не попрут.

Начался с возгласа, на котором был прерван.

— Прос-стить! — донеслось откуда-то сбоку со знакомым присвистом.

Силантий вытянул бурую шею:

— Кто сказал?

Ни звука в ответ. Точно кто-то выкрикнул из-за штабеля бревен, лежащих возле раздевалки, и тут же скрылся за ними.

В раздевалку втиснулась разве что половина пришедших. Распахнули вначале двери, а затем и окна. Но и такой суд — при открытых дверях и окнах — не вызвал умиротворения.