Ленинский тупик

— Раньше-то было, — продолжал Тихон со страстью приговоренного, то криком, то полушепотом, — а теперь какие времена наступают. На всех перекрестках Москвы можно прочитать предвиденье Никиты Сергеевича Хрущева: «Все дороги ведут к коммунизму!»

Нюра, неожиданно для самой себя, выкричала вдруг и свою боль и боль своего Шуры, о чем узнала вовсе не от него, а от Тони.

— А дороги туда с фонарями?!

Игорь Иванович насторожился: ну, вот… начнется инякинская демагогия. Де, над кем и над чем позволяет иронизировать политически темная Нюра…

Но ничего этого не произошло.

По тому, как дружно, облегченно строители засмеялись, как заговорили разом, перебивая друг друга, крича что-то Инякину, махая в его сторону рукой, чувствовалось, что у каждого с души точно камень свалился. К Нюре тянулись сразу с обеих сторон — и Александр, и Тоня; она отбивалась от них, смеясь чему-то. Платок с ее головы сбился на плечи.

Результаты выборов объявляли на другое утро. Пожилая женщина, бригадир, простоволосая, в ватнике, монотонно зачитывала протокол счетной комиссии. Назвав цифру поданных за Инякина голосов, она сорвалась с официального тона и воскликнула хоть и противу всех правил, но от всей души:

— Не выханжил он прощения!

Через час к Игорю Ивановичу вбежал Ермаков. Лицо в поту, глаза округлены гневом. — Бросай свое талды-балды! — закричал он, держась за ручку двери. — Быстрее на корпус! Бунт!

— Какой бунт? — Игорь Иванович привстал сб стула.

— Бабий!

— Что?! Кто звонил?

— Чумаков. Удрал, говорит, чуть ли не в исподнем!

Спустя минуту Ермаков и Игорь Иванович мчались в вездеходе, который рванулся с места, взвыв сиреной, как пожарная машина.

На полдороге нагнали Александра Староверова, который своей неторопливой походочкой шел по накатанной до блеска колее, сильно сутулясь, точно он работал над кирпичной кладкой, и размахивая руками, сжатыми в кулаки.

Ермаков остановил вездеход и закричал что есть силы, приоткрыв дверцу:

— Твоя жена с Чумакова штаны сдирает, а ты здесь прохлаждаешься?! В машину!.

«Что такое?» — молча, одним лишь движением выгоревших на солнце бровей, спросил Александр, присаживаясь возле Игоря Ивановича.

— Выпустили вожжи из рук! Слабину допустили! — ругался Ермаков. — Дай Тоньке волю — она не только на Чумакова руку поднимет…

— Дайте Тоне хозяйские права — ей и в голову не придет замахиваться, — вырвалось у Александра почти с яростью. — Она вытурит Чумакова со стройки законным путем.

Ермаков обернулся к Александру всем корпусом, прижав к дверце шофера. Машина вильнула и забуксовала в сугробе.

— Видали! Каков пастух, таково и стадо. А тебя, бригадира, она не вытурит? Или, того почище, Некрасова? Марксизм она не изучала…

— Даже марксизЬм не изучала, — Александр не отвел прищуренных глаз от Ермакова, — а против. Тихона Инякина голосовала лет пять подряд, чего не скажешь о некоторых знатоках марксизма…

— Скоро ты выберешься?! — зарычал Ермаков на шофера.

Машина буксовала натужно, с присвистом, воя. Как на грех, она застряла возле нового дома, заселенного строителями, одного из тех домов, которые должны были, по убеждению Ермакова, внести на стройку полнейшее умиротворение.

— Каменщиков жильем обеспечили! — простонал Ермаков, взглянув на слепящие желтоватым, огнем окна. — Тоньке и той выделили. Хоромы. И вот тебе! —. Он выпрыгнул из буксующей машины в кювет и, утопая по колено в снегу, бросился напрямик к дощатому, из белых тесин, бараку.

Дверь в раздевалку открыл рывком. Ничего не видя после яркого света, налетел на что-то мягкое, закричавшее тонким голосом. Оглушенный, он постоял в непроглядном, как туман, табачном дыму. Задышал открытым ртом, оттягивая рукой липкий воротничок и болезненно щурясь.

Первой, кого Ермаков разглядел, в сизоватом дыму, была Тоня. Она стояла у дверей, скрестив на груди руки.

Ермаков намеревался, по своему обыкновению, для начала швырнуть в пламя какую-либо шуточку, но шуточки из головы как ветром выдуло.

— Ты что, краса наша, вздумала лопату бросить? Строить надоело? — закричал он.

— Пря-амо, брошу! — протянула Тоня весело и протяжно, точно частушечную запевку. — Коли Чумаков не доведет, то…

— И тогда не бросит, — перебил Тоню убежденный голос, который Ермаков различил бы в тысяче других. — Что она, безмозглица какая, невинных наказывать! Тех, кто в подвалах да в теснотище живет-мается…

Ермаков оглянулся на Нюру, которая стояла у стола, опершись об него руками, и ему показалось, что эти руки расстегнули его воротничок, давивший шею. Ермаков приблизился к столу боком, чтоб не толкнуть кого-либо.

— Нюра, так в чем же дело?

Чем дольше говорила Нюра, тем глубже и ровнее дышал Ермаков. Установить расчетные разряды? Так, так… Соберется бригада в конце месяца и сама решит, кто отработал присвоенный ему комиссией разряд, а кто — нет. ЛожкИ не за звание, а за труд… Огнежка когда еще предлагала! Бумагу в кустовом управлении похоронили. И нынче, конечно, Зотушка Инякин вой подымет. Одной шишкой на лбу больше, одной меньше..