Ленинский тупик

Подбородок Силантия выпятился. Празднично, двумя клиньями, расчесанная борода цвета побурелого снега вскинулась торчком. Лицо ожесточилось. Таким его заросшее до ушей лицо становилось только в одном случае: когда он, старшой, уличал бракоделов. Бросал им, брызжа слюной: «Не зачту! Вот те крест, не зачту!»

Силантий потянулся обеими руками к папке — мол, развязывай снова. Акопян помедлил, но голос старика сорвался фальцетом:

— Ты чего? Он во все бригады переторкался, нигде не удержался. Перекати-поле!

Акопян снова развязал папку, зашуршал документами. Выяснилось, что нынешний плотник до стройки был канцеляристом в паспортном столе и изгнан за взятку.

— Неча стройку засорять! — прозвучал от дверей грубый, мужской голос тетки Ульяны.

Акопян повертел карандаш в руках, отозвался с досадой:

— Вы, уважаемая, простите меня, все решаете с точки зрения дворника. «Сорить». «Подметать»… Лодырь он. Прохвост. Это Возможно. Но… у него трое детей. Надо позаботиться о них. Или вы прониклись убеждением, что потомство жулика следует искоренять до седьмого колена.

Тетка Ульяна отсела подальше от коменданта, который толкал ее под бок, и воскликнула с обидой в голосе:

— Он, паскуда, нам на шею семью бросил, а мы расхлебывай! Жена у его в Кашире при деле. Продавщица. Дети при ей, в школу ходят… А говоришь — дети в забросе!

Комендант, когда Акопян спросил его мнене, поерзал на скамье, но кривить душой не стал:

— Для нас, товарищ Акопян, слишком начетисто. Из-за одного никудышника еще пять душ.

Акопян повернулся всем корпусом к Александру и его соседке:.

— Ваше решающее слово, бригадиры!

Из-за плеча Александра протянулась худая рука Матрийки с желтыми подушечкам-мозолями.

— В правительстве разве знали, что он такой, — мне, мол, давайте поболе, — Матрийка потерла обожженный известью палец о палец, — а я вам вот, — пальцы ее сложились в фигу.

Александра охватило чувство стыда. В канцеляриях, откуда все эти бумаги пришли, плотника и в глаза не видели. Но он-то, бригадир, видывал! Сам поймал его с краденой фанерой и выгнал из бригады взашей. Почему же сейчас он поверил не себе, а этим бумагам с грифами?.. Нет, не поверил, конечно, — сробел перед бумагой: мол, верх за нею…

Александр набрал полную грудь воздуха, точно собирался нырять.

— Из-за того, что он пишет во все инстанции» никаких уступок не делать! — И вот еще что, — добавил Александр, когда Акопян стирал на широченном, как простыня, листе следы своего красного карандаша. — Надо его вызвать на постройком, сказать: «Не мучай семью. Уезжай к ней. Создавай новую жизнь. И не писаниной, а честным трудом».

На следующей папке было начертано наискось: «Гуща». Папка оказалась еще; более пухлой, чем первая. И здесь добрую половину ее занимали письма на имя Председателя Совета Министров, руководителей Госстроя, депутатов.

Тетка Ульяна всплеснула руками: «И Гуща шлендал повсюду! Горлопанил!» Она притихла, когда Акопян зачитал заявление Гущи и письма. Дом Гущи разбомбило. С той поры он ютился в дощатом сарае, в котором ранее помещалась и общая, во дворе, уборная. Яму уборной он засыпал. Стену обшил листами сухой штукатурки. Сложил плиту. Но все равно зимой на полу без валенок не выстоишь. Дети заболели ревматизмом.

Акопян взглянул на коменданта с неприязнью:

— Неужели места в общежитии не нашлось?! Почему довели работящего человека до того, что он стал писать во все концы?

Комендант пожал узкими плечами, как бы удивляясь наивности Акопяна.

— Общежитие ему ни к чему, товарищ Акопян. Он и заявления не подавал. Дадут общежитие — оттуда не скоро вылезешь, а сарай на дерьме — дело верное.

Силантий, тугодум, встрепенулся лишь тогда, когда Акопян взялся за красный карандаш. — Хитер Гуща, — прозвучал его хрипящий голос.

— Детей в теплый угол не захотел.. — Силантий и раньше знал об этом, не одобрял Гущу. Но раньше-то Гуще, как говорится, бог был судья, а теперь он, Силантий. — Гуща, видать, бабе своей поддался, безмозглице. На себе рубаху рвал. Раны миру показывал. — Силантий хлопнул ладонью по скамье. — А вот дать ему за хитрованство похужее! Ты какой этаж написал? Третий? Под самые стропила его! На голубятню!..

Едва успокоили расходившегося старика.

Затем белыми лепестками «посыпались на стол заявления в две строки да при них брачные свидетельства. Папки тоненькие, веселые, на многих листках в графе «члены семьи» запись «+1» (и тут же справка о беременности). В папке каменщика Аксенова, одинокого, тоже вдруг обнаружили пометку «+1».

— И этот на сносях?! — загрохотала тетка Ульяна. Скамейка под ней заходила ходуном.

Оказалось, отец-одиночка. После недолгих прений приравняли его к матерям-одиночкам и выделили комнату-светлицу с балконом, чтоб было куда выкатывать коляску.

В тоненькой папке Староверовых не оказалось справки из закса.

Александр потупился, объяснил, что они с Нюрой не расписаны. Оба Староверовы. Однодеревенцы…

Тетка Ульяна посоветовала, лукаво сверкнув глазами: — Дать им две маленькие комнатушки в разных подъездах. Чтоб не повадно было.

Силантий долго тряс своей жиденькой, свалявшейся надо лбом седой челкой.