Ленька Охнарь

Что только ребята не вытворяли на ее уроках! Пускали по классу бумажных голубей; сжав зубы, а кто уткнувшись в парту, гудели хором, словно летел громадный шмель; коллективно ушли раз на речку купаться. Двое лоботрясов (Леониду стыдно было вспомнить, так как он был одним из них) намазали стул учительницы клеем, и близорукая Маргарита Оттовна села и приклеилась. Заведующая Полницкая тогда едва не исключила обоих хулиганов из девятилетки. Поэтому никакого знания немецкого языка у Леонида не было.

Все же он хоть умел читать, писать и помнил некоторые правила.

— Вы немецкий изучали в школе? — спросила Эльвира Васильевна.

— Да. — Леонид опустил глаза в пол.

— Вот и отлично.

— И застрочила пером.

Пять минут спустя Осокин и Шатков стали студентами. Они поблагодарили, однако уходить медлили, тихо перешептывались.

— Эльвира Васильевна, — спросил Леонид. — А как насчет общежития?

— Ах да, я совершенно забыла! Общежитием, конечно, институт вас обеспечит. Этот вопрос как раз сейчас решается в Моссовете. В этом году слишком большой прием учащихся, и многие институты, техникумы, рабфаки требуют дополнительных коек. В Сокольниках на Стромынке строится огромный новый студгородок тысяч на пять мест. Его должны были сдать еще в августе, но всё тянут. Где пока временно будут расселять студентов — не знаю. Известно это станет буквально завтра, послезавтра. Вы можете перебиться?

— Мо-ожем, — засмеялся Шатков.

— Пока тепло — найдем место, — весело заверил и Леонид.

Вот этот ваш тон мне нравится, — засмеялась и Эльвира Васильевна. — Дня через три-четыре самое позднее у вас будет крыша над головой. Так что заглядывайте. Как раз получите и студенческие билеты.

Из института новоиспеченные студенты вышли на каменную паперть, которую, видимо, уже нельзя было переделать, как переделывали помещение церкви. Оба все еще были красные, словно выскочили из бани, и не могли прийти в себя от радостного изумления.

Леонид изогнулся, как официант, церемонно протянул руку:

— Поздравляю, товарищ студент рабфака иностранных языков!

Иван ответил ему таким же «тонным» и крепким рукопожатием:

— Поздравляю, товарищ студент института иностранных языков!

Они сбежали вниз по ступеням.

— Повезло тебе, Ленька! — покрутил головой Шатков.

— Как бы не вывернуло, — с искренним сомнением сказал Осокин. — Я ведь в восьмом классе учился через пень-колоду.

— Поднажмешь. Не сдюжишь, что ли? Зато сразу — в командирский состав. В один день на три года меня обскакал.

Леонид теперь сам испытывал чувство гордости, будто действительно там, наверху, в канцелярии, одним махом закончил рабфак. «Хоть потом, может, и выгонят, а все-таки в студентах института похожу». Он беспечно сплюнул, засмеялся.

— Скажешь — «в один день»! Чай я на два года с хвостом больше тебя учился. — Он другим тоном продолжал: — Все-таки, Вань, любопытно, почему меня эта дамочка так за уши тащила?

— А Эльвира Васильевна — бабец. А?

— Ого! Между прочим, Ванька, я на воле таких буржуйками считал. Старался свистнуть у них что можно, ножку подставить или хоть обхамить. Вот уж действительно сволочугой был! А оказывается, эти «буржуйки» тоже работяги, а уж по воспитанию — мизинец ее хлестче, чем я со всеми потрохами!

— Да что вспоминать, — подтвердил и Шатков. — Мы одну такую в ночлежке со второго этажа помоями окатили — и вот радовались! Будто Полтавскую битву выиграли... Ну что ж, к Прокофию пойдем, похвастаемся?

— Фактура. Эх, удивится!

Бывают же такие дни! И солнце вроде светит не очень ярко, и облака серо-синие — не поймешь, то ли к вёдру, то ли к дождю, — и ветерок иногда в лицо пылью сыпанет, и пробежавшая легковая «эмка» обдаст запашком бензина, и прохожие толкаются, как и всегда в Москве, а тем не менее день кажется удивительно светлым, хорошим! Что-то ласковое проглядывает в тусклых солнечных бликах на тротуарах, празднично сияют витрины магазинов, и прохожие хоть и толкаются, да как-то мягко, не грубо.

Однажды Леонид простоял на углу улицы, наблюдая, много ли на свете улыбчивых людей. Из семнадцати прохожих улыбался только один, и Леонид тут же бросил считать. А теперь ему казалось, что улыбается добрая четверть москвичей — если и не ртом, то хоть глазами.

Подумать только, он, Ленька Охнарь, — студент института иностранных языков! Откуда вылез? Из асфальтового котла, из «малины» дяди Клима Двужильного, из тюремной камеры! Увидели бы его сейчас старые дружки! Ну конечно, и раньше выбивались «в люди» из босяков. Вот Максим Горький, Шаляпин... Может, такие, как Прошка Рожнов. Но ведь он- то, Охнарь, упирался всеми четырьмя копытами, лез назад в навоз — вот в чем дело! А разве не такая судьба у Ваньки Шаткова, у тысяч и тысяч таких, как они? Вот какой это денек!