Леон

Герда, как заводная, молча поднесла к губам бокал, пригубила и поставила обратно.

Следующий час мы слушали приветственные речи лучших людей города. Когда на трибуну поднялся мой школьный учитель, я по привычке чуть тоже не вскочил; мое затуманенное сознание подсунуло искаженную картинку из прошлого: я не сделал уроки, не выучил ровно ничего, и сейчас придется признаваться на глазах у тысяч свидетелей…

Мой учитель сообщил гостям, что я был, безусловно, его лучшим учеником, но по несчастной случайности до сих пор не получил аттестата об окончании школы. Аттестат готов, в нем отличные оценки, учитель счастлив вручить мне его в столь торжественный день.

Еще через минуту у меня в руках были роскошные корочки с бантами, печатями и всем, что полагается в таких случаях. Мой брат Рамон смотрел с неприкрытой завистью: если можно получить аттестат, пропустив два последних года школы, то почему нельзя пропустить сразу четыре?!

Я передал аттестат матери. Ее лицо смягчилось: ход свадьбы ей в целом нравился. Может быть, прочитал я в ее глазах, все наладится: Эд уедет в университет, Рамон будет прилежно учиться в школе, а я… а я гордость не просто семьи, но целого города! Я не позволю отцу обращаться с ней грубо, он подчинится моему авторитету, и гармония в бывшей семье Надир восстановится…

Обед подходил к концу. В завершение по старой традиции новобрачные должны были поцеловаться прямо за свадебным столом. Эта затея меня заранее пугала, но Герда, с неподвижным лицом, совершенно спокойно поднялась и коснулась жесткими, запекшимися губами моих губ. В зале зааплодировали.

Герда посмотрела на меня снизу вверх – как смотрела когда-то на берегу океана, и сразу опустила взгляд. Это было мгновение, даже короче мгновения: кажется, она со мной прощалась. Я вспомнил блики солнца на воде, зеленую траву, ее ладони у меня на макушке…

«Я всегда буду помнить тебя. Того, кем ты когда-то был».

Нет, она ничего не сказала. Ее губы не размыкались даже для поцелуя. Но я услышал.

* * *

Разумеется, обедом свадьба не закончилась – зря, что ли, готовились почти целый месяц? Новобрачные, то есть мы, принимали подарки в беседке на берегу городского пруда. Вереницей шли представители ремесленных цехов, аристократии, городские чиновники и просто зажиточные горожане. Они вытаптывали траву, гора подарков росла, а солнце по небу почти не двигалось.

Герда стояла рядом; я взял бы ее за руку, чтобы поддержать, но знал, что ей будет неприятно.

– Просто переживи этот день, – повторял я время от времени, почти не разжимая рта. – Просто дождись вечера.

В городе безостановочно шли парады, конкурсы, танцы, и самые рьяные гости уже посапывали в тени под винными бочками. Родственники разносили их по домам. Стражники проявляли терпение и такт: столь пышного праздника в городе давно не помнили.

Приближался вечер, а с ним фейерверк. Мы вернулись в ратушу, где с балкона должны были наблюдать за огненным искусством в небе. Я следил, чтобы Герда постоянно пила воду; есть она отказывалась, да и не могла. Когда служанки увели ее, чтобы умыть и заново напудрить, рядом со мной на балконе обнаружился дядя.

– Хлипковатое у нее здоровье, – сказал озабоченно, останавливаясь у каменной резной балюстрады. – Сколько детей она сможет родить?

– Она поправится, – сказал я холодно. Отодвинулся от дяди, когда край его шпаги коснулся шитья на моих бархатных брюках. – Ужасно неудобная штука, особенно в толпе. Хотите, я наведу заклинание, превращающее шпагу в зонтик? Тогда вы сможете напускать внезапный проливной дождь, и на глазах у всех выходить сухим из воды…

– Неужели и я был таким нахальным в твои годы? – Он посмотрел тепло и сочувственно. – Молодость, молодость… Самоуверенность, бравада…

Герда вернулась на балкон и молча встала рядом. Отец и мать были тут же, заметно усталые, но оживленные – они даже сказали друг другу несколько слов, мама, кажется, даже улыбнулась…

Дядя подал сигнал к началу фейерверка.

Готовя снаряды для сегодняшних вечерних пушек, я дал волю фантазии. Все-таки любимое дело сильнее тревоги, сильнее страха и сильнее горя.

Стражники, дежурившие в коридорах ратуши, прилипли к окнам. К любым – витражам, отдушинам, бойницам; цветы в небе радовали, как прибавка к жалованью, и смешили, как соленый анекдот в кабаке. Небесные картины удивляли, развлекали, смягчали сердца, единственное, чего я боялся, – что канониры заглядятся и перестанут вовремя давать залпы. И на площади, и на всех крышах, и на балконе в ратуше смеялись, хлопали в ладоши, обнимались, глядели в небо; такой накал страстей не мог продолжаться долго, и у меня в запасе было не больше сорока секунд.