Леонард Коэн. Жизнь

В тринадцать лет Леонард достиг возраста бар-мицва – совершеннолетия согласно традиции иудаизма. На глазах у целого батальона Коэнов, дядьёв и кузенов, он взобрался на подставку для ног (иначе ему не было видно страниц) и впервые в жизни читал Тору в синагоге, которую основали и возглавляли его предки. Раввин Шукат, готовивший Леонарда к бар-мицве, вспоминает: «Там присутствовали многочисленные родственники, но Леонарду было тяжело, так как среди них не было отца», который должен был произнести традиционное благословение[4]

. Впрочем, из-за войны каждый утратил кого-то или что-то. «Было нормирование, некоторые товары продавали по карточкам, например, мясо, – вспоминает Рона Фельдман, – в школе продавали сберегательные марки, а некоторые классы соревновались друг с другом – кто купит больше сберегательных марок в неделю. С нами училась одна девочка, переехавшая к нам по программе эвакуации детей, и у всех были знакомые, чьи родственники воевали за границей – в пехоте или в ВВС». Когда война закончилась, появились кошмарные фотографии узников концлагерей. По словам Морта Розенгартена, война «была чем-то очень важным для нас» (то есть для него и Леонарда). «Она сильно повлияла на наше мироощущение».

Лето 1948 года – между окончанием школы Розлин и началом учёбы в Уэстмаунт-Хай – снова прошло за городом. На этот раз Леонарда отправили в лагерь Ваби-Кон, и оттуда в его личном архиве сохранились некоторые памятные вещи, в том числе сертификат, вручённый ему за пройденный курс плавания и правил безопасности в воде, и некий документ, написанный аккуратным детским почерком и подписанный самим Леонардом и шестью его товарищами. Мальчики заключили пакт: «Мы должны не драться и стараться лучше ладить друг с другом. Мы должны больше ценить то, что имеем. Мы должны быть благороднее, лучше переносить неудачи и не терять бодрости духа. Мы не должны помыкать друг другом. Мы не должны использовать грязные выражения» [7]. Ребята даже составили список наказаний за нарушение договора – например, пропустить ужин или лечь спать на полчаса раньше.

В этой мальчишеской серьёзности и идеализме есть невинность в духе детских книг Энид Блайтон. Но в своей спальне в доме на Бельмонт-авеню Леонард думал о девушках: вырезал фотографии моделей из маминых журналов и смотрел в окно на то, как в Мюррей-Хилл-парке ветер вздувает юбки у женщин или восхитительно облепляет ими их бёдра. Он внимательно изучал напечатанную на последних страницах комиксов рекламу упражнений по методу Чарльза Атласа[5]

, обещавшую слабым мальчикам вроде него обрести мускулы, которые помогут им завоевать женские сердца. Для своих лет Леонард был небольшого роста. Он научился сворачивать бумажные салфетки и подкладывать их в ботинки, чтобы казаться выше. Его беспокоило, что он ниже своих товарищей, а некоторые одноклассницы были выше его на целую голову, но он начал понимать, что девушек можно привлекать «историями и разговорами». В «Любимой игре» его альтер эго «начал думать о себе как о Маленьком Заговорщике, Хитроумном Карлике» [8]. По воспоминаниям Роны Фельдман, Леонард на самом деле был «невероятно популярен» у одноклассниц, хотя из-за его небольшого роста «большинство девушек считало его скорее очаровательным, чем по-мужски привлекательным. Я помню только, что он был очень приятен в общении. У него была та же улыбка, что и сейчас, как бы полуулыбка, немного застенчивая, и когда он улыбался, это было так искренне – было одно удовольствие видеть, как он улыбается. Думаю, его все любили».

* * *

С тех пор как Леонарду исполнилось тринадцать, он полюбил два-три раза в неделю совершать ночные прогулки по городу – в полном одиночестве, выбирая улицы, где кипела ночная жизнь. Пока не открылся морской путь Святого Лаврентия, позволивший кораблям из Атлантического океана доходить до самого Верхнего озера, Монреаль был важным портом: в него прибывали океанские грузовые суда, а привезённые ими товары затем отправлялись вглубь материка – речными судами до Великих озёр или поездом на запад. Ночной Монреаль был городом матросов, грузчиков и пассажиров круизных лайнеров, и перед ними приветливо открывали свои двери бесчисленные бары, вопреки закону работавшие и после трёх часов ночи. В газетах каждый день можно было увидеть анонсы концертов на Сент-Кэтрин-стрит, которые начинались в четыре часа утра и заканчивались перед самым восходом солнца. Там были джазовые клубы, блюзовые клубы, кинотеатры, бары, где играли исключительно квебекский кантри-энд-вестерн, и кафе с музыкальными автоматами – их репертуар Леонард вскоре выучил наизусть.