Леонид Филатов

Ему какой уж месяц нет письма,А он меж тем не ленится и пишет.Что ж сообщить?.. Здоровьем он не пышет,И это огорчительно весьма.Он занемог и кашлял целый год,—Хвала его тобольской Дульцинее,—Он мог бы захворать еще сильнее,Когда б не своевременный уход.Но что он о себе да о себе,

Унылый пимен собственных болезней!Куда важней спросить, – да и полезней! —Что слышно у собратьев по судьбе!Как друг наш N.?.. Прощен ли за стихи?..Он числился у нас в дантонах с детства!..(N. поступил на службу в министерство,Публично осудив свои грехи.)Как буйный R.?.. Все так же рвется в бой?..О, этого не сломит наказанье!(R. служит губернатором в Казани,

Вполне довольный жизнью и собой.)А как там К.?.. Все ходит под мечом?..Мне помнится, он был на поселенье!..(К. взят на службу в Третье отделеньеПростым филером. То бишь стукачом.)Как вам не позавидовать, друзья,Вы пестуете новую идею.Тиран приговорен. Ужо злодею!Зачеркнуто. Про то писать нельзя.

Однако же ему не по себе,В нем тоже, братцы, кровь, а не водица,Он тоже мог бы чем-то пригодиться,Коль скоро речь заходит о борьбе! Таких, как он, в России не милъен,И что же в том, что он немного болен?В капризах тела, верно, он не волен,Но дух его по-прежнему силен.Он пишет им, не чуя между тем,Что век устал болтать на эту тему.

Нет добровольцев бить башкой о стену,Чтоб лишний раз проверить крепость стен.Все счастливы, что кончилась гроза!.....А он, забытый всеми, ждет ответа,Тараща в ночь отвыкшие от светаБезумные навыкате глаза... Л. Филатов, 1988 г.

«Время, когда я учился в Щукинском, было очень интересным. Мы ставили все – от Солженицына, Шукшина до Дюрренматта, Ануйя»,—вспоминает Леонид. Годы действительно были удивительно свободные, творческие. Это было особое время подъема в искусстве. Казалось, что многое уже можно, что будет еще лучше.

Шестидесятые годы запомнились и мне, коренной москвичке, своим особым неповторимым настроением. Помню длинные, бесконечные коридоры коммунальной квартиры в доме на проезде Серова, называемой в то время «коридорной системой». Она напоминала абсурдный город из произведений Кафки, в котором посторонний человек будет долго блуждать по кругу, не находя выхода, что бывало довольно часто. На огромной кухне столов сорок, и, конечно же, как у В. Высоцкого, «на тридцать восемь комнатов всего одна уборная», которая к тому же еще запиралась большим чугунным ключом от посторонних, так как вход в квартиру был всегда открыт. И в этих, казалось бы, нечеловеческих условиях жила старая Москва, причем жила полно, как-то особенно душевно и наивно. Все читали стихи, пели, сами сочиняли песни, увлекались Б. Окуджавой, джазом, роком, который тогда сильно отличался от нынешнего, в нем было больше юмора, иронии, гротеска... 60-е годы – золотое время в нашем искусстве. Мы научились думать, спорить... И, что, наверное, самое главное, чувствуя дыхание свободы, только учились говорить...

Из интервью с Владимиром Качаном (март 2000 года)