Леонид Филатов: голгофа русского интеллигента

Киношная карьера Филатова явно застопорилась, поскольку то, что предлагали Филатову режиссеры постсоветского кино, оставляло желать лучшего: какие-то мафиозы, коррупционеры, прожженные любовники и т. д. Поэтому от большинства подобных предложений Филатов отказывался. Согласился он только дважды: в 1992 году

принял предложение режиссера Алексея Рудакова и снялся в эпизодической роли в криминальной мелодраме «Алиса и букинист», а также год спустя снялся в главной роли у Эфраима Севелы «Благотворительный бал», где его партнершей была Кристина Орбакайте. Это была драматическая история русского режиссера, который покинул свою родину.

В конце мая

коллектив «Содружество актеров Таганки» взялся ставить «Чайку» А. Чехова. В качестве режиссера Губенко и Филатов позвали своего давнего киношного приятеля Сергея Соловьева. По задумке последнего оба актера должны были играть в очередь Тригорина.

Вспоминает С. Соловьев: «Мне позвонил Коля Губенко, и от него я узнал, что Любимов предатель, отступник, а мы настоящие борцы за чистые души актеров. Дескать, Любимов всех актеров хотел переделать в акции, а мы ему не дали, не на тех нарвался, мы из него из самого акцию сделаем… Что-то совершенно невиданное. А все это невиданное закончилось тем, что вот теперь пришла пора тряпки мусолить, потому что у нас здание целое большое стоит и денег никаких. Вообще Леня обещал пьесу написать, над которой он сейчас работает, я в будущем тоже что-то поставлю, вот – народу много, народ интересный. Все получают зарплату, никто ничего не делает. Поэтому делай что хочешь: тряпки – тряпки, луна – луна, что хочешь. Я сказал: давайте будем делать „Чайку“.

Тут же по телефону распределил роли, сказал Коле, что, Коля, – ты будешь играть Тригорина. Он говорит: я буду играть все, что ты скажешь. Если скажешь, что я буду играть Нину Заречную, – буду играть Нину Заречную, потому что делать нам совершенно нечего. Я говорю, нет, Нину Заречную ты не будешь играть, ты будешь играть Тригорина. На что Коля секунду подумал и сказал: я буду играть Тригорина, но я один играть не буду. Потому что у меня очень много времени занимает общественно-политическая деятельность и я не могу… угробить вообще судьбу России размышлениями Тригорина. Поэтому нужно найти второго. Я говорю – да там есть второй… Этот самый – Филатов. А он говорит: а он похож на Тригорина? Я говорю – дико похож. Он говорит: значит, по-твоему, и я похож на Тригорина, и он похож на Тригорина? Я говорю: да, вы дико похожи оба на Тригорина. Патологически оба похожи. Вот… после чего мы начали с художником Давидом Боровским сочинять декорацию пруда…

Давид делал один макет прекраснее другого в своей стилистике, например, макет в стиле развалин Колизея, свечи, развернутые стулья к этому Колизею. Я говорю – что, почему Колизей-то? Я говорю – нет, там тряпки, луна. Он говорит, да нет, это, знаете, – такой плач по Таганке. Я говорю – да на хрена мне плакать по Таганке, меня совершенно другое интересует. Тогда он делает другой макет, еще лучше – они действительно были все замечательные. В общем, мы пришли к тому, что уже боялись вдвоем в мастерской быть – действительно просто боялись – или я бы его пырнул ножом, или он бы меня мастихином – ясно, что этим бы кончилось. И стали брать третьим – Леню Филатова. Потому что Давид его очень любил, знал, что Леня меня очень любит, а я Леню люблю. И как бы Леня попал в эту совершенную хреновину, с этой вечной сигаретой своей и с прекрасным отношением ко мне, к нему, с пониманием того, что все равно тряпки вешать надо, потому что надо артистам зарплату платить, но тряпок вешать не надо, потому что это противоречит всем основам, так сказать, Театра на Таганке и Давида.

Я стал работать с Александром Тимофеевичем Борисовым, с которым мы сделали все тряпки и налили бассейн. В бассейн поставили лодку. Леня стал репетировать в паре с Губенко, причем, репетируя, он произносил слова Тригорина с чувством живейшего омерзения на лице. И я не мог понять – что происходит. Я говорю – а что это происходит? Он говорит, ну ты слышишь вообще, что он говорит? Я говорю – кто? Тригорин! Я говорю – да. Он говорит – ну это же какая гадость вообще все это. Что он мелет все про какие-то звезды, про какие-то – в человеке все должно быть прекрасно: душа, одежда, обувь, значит, что-то говорит – ну такая пошлятина, – ну, его прямо воротило от омерзения к великому русскому писателю. Я говорю: – Лень, ну ты как-то сдерживайся, потому что дело-то еще общественно полезное – зарплату все получаем. Он говорит: – Только потому я в этой лодке и сижу.