Леонид Гайдай

(1965 год можно было бы назвать одним из счастливейших в жизни Леонида Гайдая, если бы он не начался с подлинного горя: 19 января ушел из жизни Иов Исидорович. Последним творением сына, которое Иов Исидорович успел посмотреть, был фильм «Деловые люди». Мария Ивановна пережила мужа на семь лет.)

Чем же был обусловлен беспрецедентный триумф «Операции «Ы» и других приключений Шурика»? К пятидесятилетию фильма кинокритик Денис Горелов опубликовал в «Комсомольской правде» блистательную заметку, в которой попытался ответить и на этот вопрос:

«Раньше, в сценарии, Шурика звали Владиком — но имя артиста прилипло к герою намертво. Возможно, повлияло и то, что перед «Операцией» Демьяненко дважды сыграл чекистов — в «Сотруднике ЧК» и «Государственном преступнике», а молодых офицеров ГБ за глаза звали Шуриками в честь их босса «Железного Шурика» Шелепина. Гайдай уже придумал и обкатал заветную троицу Никулин — Вицин — Моргунов на «Псе Барбосе» и «Самогонщиках», прощупал актерские, а не клоунские данные двух из них в «Деловых людях», там же освоил трехактную структуру: ясно было, что эксцентрика спринтерский жанр, долгих повествований не терпит, а значит, нужно собирать «коротышки» в альманах. Всё было готово и трепыхалось, как ракета на старте. Три предельно узнаваемых антиобщественных типа, полузапретный, а оттого предельно востребованный студенческий миф, с виду неловкий, но с блестящей акробатической подготовкой артист Демьяненко, огневой композитор Зацепин и новая смешливая, реактивная аудитория из подросших детей беби-бума — могло ли это не совпасть, не сработать, не выстрелить?

«Операция «Ы» стала чемпионом проката, побив рекорд «Человека-амфибии».

«Кавказская пленница» стала чемпионом проката, побив рекорд «Операции «Ы».

Шурик жег.

«Студдент», — сказал ему Федя в момент административного ареста, и видно было, что это ругательство. Шурик ответил с прибором, с верхом, с горочкой: получив чувствительных пинков с Феди и Балбеса, он в «Операции» и «Пленнице» повел настоящую вендетту против пятых точек противника: Феде всыпал розог, троице — по соразмерному шприцу, а товарищу Саахову — два ствола крупнокалиберной кристаллической соли. «Шурик, это не наши методы», — тревожно заканючили воспитуемые и как-то сразу перешли на вы.

Сохранив сословную деликатность и заботу о пассажирах с детьми, он яростно бился за народное добро на рапирах, ведрах, балалайках и отбойных молотках. Самостоятельно зарабатывал («Я вам денежку принес за квартиру за январь»). Уже в 65-м не хныкал на кризис легкой промышленности, а носил вполне справные джинсики — хоть и короткие, хоть и польские, хоть и собакой покусанные, а всё ж с заклепочками где надо и простроченные по всей длине. Развалил часовню. Прыгал с коня в драндулет. И даже в три часа ночи мог показать, как пройти в библиотеку.

Ясно, что все богини Москвы и черноморского побережья в белых босоножках были его. Конечно, читать им стихи шестидесятнического идола Ярослава Смелякова было не обязательно: они ломали и ритм, и смешливую интонацию, — но без стихов студенту никуда, а много более уместный Николай Глазков («От ерунды зависит многое, / И, верный милым пустякам, / Готов валяться я у ног ее / Из-за любви к ее ногам») в те годы печатался только в самиздате — он и придумал это слово.

Еще один вкусовой промах заметил лучший из гайдае-ведов Сергей Добротворский. Федя жмется среди луж под обстрелом отбойного молотка. В 65-м ему 41 — стало быть, воевал, и как втыкаются рядом пули в песок, знает; хохмить над этим следующим поколениям Шуриков не обязательно. И Гайдай, и Никулин, и сам Алексей Смирнов прошли фронт — возможно, поэтому и не придали значения. Смешно же — так пусть будет»^{88}

.

Схожие мысли Горелов высказал в другой своей статье. «Бриллиантовая рука» была на фронте полным составом, исключая недоросля Миронова: Папанов в пехоте, Никулин в артрасчете, Гайдай в разведке. Оттого у них так легко про это дело шутил ось. «С войны не держал в руках боевого оружия», — брякает Семен Семеныч, суя пистолет в авоську. В 69-м люди их возраста, кто выжил, воевали все до одного. Отчего бы и не пошутить»^{89}.

Но всё-таки войну Гайдай не любил вспоминать — ни в кино, ни в жизни. Правда, в 1993 году у него нашлось несколько слов для корреспондентки «Собеседника», попросившей режиссера рассказать смешной случай из фронтовой жизни. «Как мы первый раз под бомбежку попали: это ж такая комедия! Я был во взводе пешей разведки. На фронт шли пешком, остановились однажды в какой-то деревне, вдруг налетели немецкие самолеты. Рвутся бомбы. Все начали прятаться: кто под стол, кто за занавеску. Потом смеялись: от бомбы под стол. А вообще это эгоистическое чувство: остался жив»^{90}.

Возможно, этим воспоминанием была навеяна и «военная» сцена в «Напарнике».