Леопольдштадт

Герман. Еще какой! В Якобе больше арийской крови, чем в тебе.

Эрнст(в замешательстве). Подожди, он вообще существует?

Герман. Конечно. Он прислал письмо, заверенное нотариусом. Гретль добилась, чтобы Бюркель выдал Якобу свидетельство о гражданстве рейха.

Эрнст(сбит с толку). Ты хочешь сказать?.. Я не понимаю, что ты говоришь. Ты имеешь в виду, что Гретль убедила… нашла кого-то и убедила его…

Герман. Нет, нашел его тоже я. Только между нами.

Эрнст соображает. Герман закуривает сигару.

Эрнст. И он оказался благородным человеком?

Герман. Нет, редкая сволочь. Мне пришлось заплатить ему кучу денег. Но мой сын унаследует семейное дело.

Эрнст. Ну и дела!

Эрнст протягивает руку.

Герман. Тебе придется отпустить Вильму, Эрнст.

Эрнст сомневается, потом кивает. Герман жмет руку Эрнсту.

Эрнст идет к Вильме, чтобы собрать ее.

Входит Хейни. Ему нужно его «пианино».

Герман. Так, давай соображать. Ты кто?

Хейни. Хейни.

Герман. Ты внук сестры мужа моей сестры, Хейни.

Герман уходит. Эрнст «готовит» Вильму. Хейни не обращает на него внимания. Он начинает «играть» на своем пианино.

Вдалеке слышны крики, рев приближающихся грузовиков, где-то близко – звук разбитой витрины, еще больше битого стекла, крики становятся отчетливее: «Смерть иудам». Грузовики удаляются, звук битого стекла и снова он же.

Хейни закрывает уши руками.

Эрнст изучает содержимое своей сумки. Достает склянку. Наполняет шприц. Целует Вильму в лоб.

Затемнение.

Звук нарастает, потом резко обрывается и через два такта сменяется темой цитры из фильма «Третий человек».

Сцена 9

1955

Натан стоит в помятом костюме и дает показания кому-то, кого мы не видим.

Натан. Меня зовут Натан Фишбейн, Венский университет, математический факультет. Я родился в 1924 году, единственный сын Захарии и Эстель, известной как Салли. Мы жили в доме 81 на Шарлоттенплац, неподалеку от квартиры Мерцев. Герман Мерц был моим двоюродным дедушкой – брат моей бабушки, доктор Людвиг Якобовиц, был мужем сестры Германа, Евы. Я часто бывал дома у Мерцев, пока всю семью не выселили на улицу 9 ноября 1938 года в Кристалнахт – «ночь разбитых витрин». Я много раз видел портрет Маргариты Мерц – он висел в квартире на стене. Я называл госпожу Мерц тетя Гретль. Первые дни после аншлюса невозможно описать. Толпы, я бы сказал, обычных венских жителей врывались в дома, где жили евреи, и громили и крали все, что попадалось им на глаза. Я не могу сказать, кто забрал картину. Их было человек шесть или семь – тех, что пришли к нам, взяли вещи, плевали нам в лицо и обзывали нас грязными словами. Немцы остановили это через неделю или две. Для них в этом было слишком много анархии. Они хотели грабить нас организованно, чтобы быть первыми. Я уехал из Вены со своими родителями и сестрами в 1942 году одним из первых поездов в Польшу – прямо в Аушвиц. Мою мать и сестер сразу отправили в газовую камеру. Мой отец умер на марше смерти, когда нацисты покидали лагерь вместе со своими узниками и… – но не будем уходить от темы. Так вот, с тех пор я больше не видел портрета Маргариты Мерц, пока его не выставили в галерее Бельведер после войны. В Бельведере картина называлась «Женщина в зеленой шали», но, вне всякого сомнения, это был портрет моей двоюродной бабушки Гретль, которая умерла от рака в декабре 1938 года.

Неожиданно Натан начинает смеяться, но через несколько мгновений становится понятно, что он смеется в квартире Мерцев в присутствии Розы и Лео.

«Не будем уходить от темы!»

Комната изменилась и в то же время не изменилась. Квартира Мерцев была наполовину разорена и несколько лет стояла пустая. Натан и Роза открывают ее заново. Курить разрешается. У Розы коробка со сладостями из кондитерской Демеля и поднос для чая. Она сидит на том же месте, на котором в 1899-м сидела бабушка Мерц, а в 1938-м – Ева. В начале сцены пьют чай и едят пирожные.

Роза, 62 года, по-прежнему живет в Нью-Йорке, ухоженна и элегантна – от прически до кончиков туфель; на руках кольца.