Лермонтов: Один меж небом и землёй

Ты хочешь знать, что видел яНа воле? — Пышные поля,Холмы, покрытые венцомДерев, разросшихся кругом,Шумящих свежею толпой,Как братья в пляске круговой.

Круговая пляска— так танцуют горцы: созерцание природы озарено родовой памятью.

Я видел груды тёмных скал,Когда поток их разделял,И думы их я угадал:Мне было свыше то дано!

Здесь глубина чувства и понимания: земля, природа — живое, думающеесущество!..

Простёрты в воздухе давно

Объятья каменные ихИ жаждут встречи каждый миг;Но дни бегут, бегут года —Им не сойтиться никогда!

Воля возвращает Мцыри к самому себе, дарует ему память:

И было сердцу моемуЛегко, не знаю почему.Мне тайный голос говорил,Что некогда и я там жил,И стало в памяти моейПрошедшее ясней, ясней…

Бежав от людей, он вдруг почувствовал, что звереет:

Я сам, как зверь, был чужд людей

И полз и прятался, как змей…

но зато сливается с природой — так, что ощущает всю её божественную первозданность, — причём это происходит с ним на краю бездны, в которую он едва не рухнул: гибельность дарит его остротой и полнотой восприятия окружающего мира:

Кругом меня цвёл божий сад;Растений радужный нарядХранил следы небесных слёз,И кудри виноградных лозВились, красуясь меж деревПрозрачной зеленью листов;И грозды полные на них,Серёг подобье дорогих,Висели пышно, и поройК ним птиц летал пугливый рой.

Проснувшийся в беглеце новый слух слышит то, что раньше ему было недоступно: природа поёт хвалу Богу:

И снова я к земле припал,И снова вслушиваться сталК волшебным, странным голосам;Они шептались по кустам,Как будто речь свою велиО тайнах неба и земли;И все природы голосаСливались тут; не раздалсяВ торжественный хваленья часЛишь человека гордый глас.

Чем ближе, теснее «объятья» природы, тем опаснее они; чем рискованнее жизнь, тем острее Мцыри её ощущает; чем больше он отчуждается от людей, тем необходимее ему родной человек; — и тут, на изломе его существования, воля даёт ему любовь: едва не сорвавшись в пропасть, он слышит песню — «грузинки голос молодой, / Так безыскусственно живой, / Так сладко вольный…»: девушка спускается по горной тропинке за водой и поёт. Как Демон влюбился сначала в звучание голоса, в песню, так в точности и Мцыри летит душой на звуки пленяется им — и с тех пор, до самой смерти, в беглом послушнике, увидевшем из зарослей горянку, которая и не ведает о нём, — «незримый дух её поёт». Сам миг влюбления, поражения любовью;за исключением общего, второстепенного в портрете (лёгкая походка, золотая тень на лице и груди, зноем дышащие уста, «мрак очей», полный «тайнами любви»), неизмеримо точнее передан поэтом в чудесной подробности:

            …помню только я

Кувшина звон, — когда струяВливалась медленно в него,И шорох… больше ничего.

Звук песни — и, в продолжение, звук льющейся в кувшин чистой речной воды: вот те мгновения, когда в юношу Мцыри влилась,будто с неба, любовь и поразила его навсегда. А девушка…

Когда же я очнулся вновьИ отлила от сердца кровь.Она была уж далеко…

Исчезает — проходит — всё; так суждено ему в его быстрой жизни, измеренной горячими мимолётными мгновениями. Каждое из них дышит вечностью, всё безнадёжнее и острее. И снова беглецу пускаться в одинокий путь, блуждать в немых горах:

Всё лес был, вечный лес кругом,Страшней и гуще каждый час;И миллионом чёрных глазСмотрела ночи темнотаСквозь ветви каждого куста.