Лермонтов: Один меж небом и землёй

Мерный шаг учений, пустой пронзительный звук флейты, дробь барабанов, однообразные выкрики команды, наигранная ярость генералов, муштровка и запах лошадиного пота в манеже. холостые офицерские пирушки — это была одна жизнь.

А другая — женщины, молодые и не очень молодые, с обнажёнными припудренными плечами, с запахом кремов, духов и подмышек, карточная игра, балы с их исступлённой оживлённостью, покупная нагло-утомительная любовь и притворно-печальные похороны — и так всю жизнь!

Одно он любил ещё, мучительно и жарко, — поэзию. А в поэзии царствовал Пушкин — не тот, маленький и вертлявый, уже лысеющий Пушкин, которого можно было видеть на раутах и о жене которого последнее время дурно говорили, а другой — о котором нельзя было думать без слёз.

Болезненно завидовал он людям, знакомым с ним. И краснел при одном только имени его. Он тоже мог бы познакомиться — и уж давно! — но не хотел светского пустого знакомства. Он хотел прийти к нему как поэт и не мог ещё, не смел, не был уготован».

Пушкин, как и Лермонтов, жил в то время в Царском Селе, и 22-летний корнет вполне мог видеть его не только на раутах, но и в аллеях парка!..

Однополчанин Лермонтова граф Алексей Васильев делил квартиру с родным братом Натальи Николаевны Пушкиной, поручиком Гончаровым. Через поручика познакомился с Пушкиным, захаживал к нему в гости. Писатель П. Мартьянов со слов графа Васильева оставил его рассказ:

«А. С. Пушкин, живший тогда тоже в Царском Селе, близ Китайского домика, полюбил молодого гусара и частенько утром, когда он возвращался с ученья домой, зазывал к себе. Шутил, смеялся, рассказывал или сам слушал рассказы о новостях дня. Однажды в жаркий летний день граф Васильев, зайдя к нему, застал его чуть не в прародительском костюме. „Ну, уж извините, — засмеялся поэт, пожимая ему руку, — жара стоит африканская, а у нас там, в Африке, ходят в таких костюмах“.

Он, по словам графа Васильева, не был лично знаком с Лермонтовым, но знал о нём и восхищался его стихами.

— Далеко мальчик пойдёт, — говорил он».

Приключение двух повес

Пушкин — его имя — мелькает в добродушной, озорной поэме «Монго» (1836)…

Садится солнце над горой,Туман дымится над болотом,И вот дорогой столбовойЛетят, склонившись над лукой,Два всадника лихим полётом.

Скачут два молодых всадника к балерине, танцорке, — в неё влюблён гусар Монго; да и служебная скука заела — душа жаждет сумасбродств, развлечений, жизни; а коль есть хоть несколько часов до утра, до ученья — то решено: на коней!..

Поэмка непосредственна, искрится шуткой, жива по слогу, — и занимательна прежде всего той самоиронией, с которою Лермонтов рассматривает себя в образе разбитного гусара Майошки, каким он являлся в кругу юнкеров и ровесников-однополчан.

Недавно ещё он с любовным торжеством описывал в письме бабушке своих лошадей-башкирок — и в поэме «Монго» мы видим его на той же лошадке:

Храпя, мотает длинной гривойПод ним саврасый скакунок,Степей башкирских сын счастливый…

Поэма и написана в сентябре 1836 года, что называется по горячим следам, вслед за тем ночным приключением Майошки и Монго, как называли его друга и родственника Алексея Столыпина.

Но прежде нужно вам, читатель,Героев показать портрет:Монго — повеса и корнет,Актрис коварных обожатель,

Был молод сердцем и душой,Беспечно женским ласкам верилИ на аршин предлинный свойЛюдскую честь и совесть мерил.Породы английской он был —Флегматик с бурыми усами,Собак и портер он любил,Не занимался он чинами,Ходил немытый целый день,

Носил фуражку набекрень;Имел он гадкую посадку:Неловко гнулся наперёдИ не тянул ноги он в пятку,Как должен каждый патриот.Но если, милый, вы езжалиСмотреть российский наш балет,То, верно, в креслах замечалиЕго внимательный лорнет…

А потом поэт набрасывает свой собственный портрет, вернее, облик того гуляки, каким виделся глазами приятелей гусар Майошка: потаённый внутренний мир самого Лермонтова едва проглядывается под внешней легкомысленной оболочкой: