Лермонтов в Москве. Эссе

писал когда-то Пушкин. Лермонтов с детства привык ждать его новых стихов; с трепетом открывал он каждую новую книгу журнала, только что вышедший альманах… Но теперь больше нечего ждать:

Замолкли звуки чудных песен,

Не раздаваться им опять…

Спасская Полесть, Хотилов, Вышний Волочок - все тот же путь, которым полвека назад ехал из Петербурга в Москву Радищев. Все те же убогие хижины, все та же даль.

Глядя в окно на однообразные равнины, на унылые картины печальных русских деревень, под протяжную песню ямщика, невольно вспоминал Лермонтов дорогих поэтов-изгнанников. И он сам едет все по тому же проторенному пути: по пути в ссылку!

Версты бегут… Проехали Всехсвятское, вдали показалась Москва. Белеют столпы Тверской заставы. Поднимается шлагбаум, тройка останавливается. Ямщик соскакивает с облучка и подвязывает колокольчик. Унтер читает подорожную: «Из Санкт-Петербурга Нижегородского драгунского полка прапорщик Лермонтов… в Тифлис».

Прошло два месяца, с тех пор как умер Пушкин.

Гений погиб от руки ничтожества. Безликому ничтожеству были открыты все пути. «…На ловлю денег и чинов»* явился в Россию убийца Пушкина Дантес:

[* Вариант. Вместо «На ловлю счастья и чинов».]

Не мог понять в сей миг кровавый,

На что он руку поднимал!…

Подобных «беглецов» в России были сотни.

«Беглым солдатом» «австрийских пудренных дружин» был и отец вице-канцлера министра иностранных дел графа Нессельроде. Из салона Нессельроде расползалась клевета, отравлявшая последние годы жизни великого русского поэта.

Обращаясь к ничтожным, но всесильным проходимцам, к беспринципным интриганам и авантюристам, Лермонтов писал:

Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи!…

Но поэт клеймил позором не только бездарных пролаз, оттеснявших умы и таланты, но осуждал и самый строй, который давал возможность расцветать ничтожеству и гибнуть великому:

Таитесь вы под сению закона,

Пред вами суд и правда - всё молчи!…

Судом потомства грозил наследник Пушкина безнаказанным при жизни палачам свободы и гения.

Есть грозный суд: он ждет…

А. С. Пушкин.

Портрет работы художника О. Кипренского. 1827.

«Смерть Поэта». Справа - голова начальника штаба жандармского корпуса А. В. Дубельта. Автограф М. Ю. Лермонтова.

Но для убийцы Лермонтову казалось этого мало. Для убийцы он требовал казни и с негодованием восклицал: «Отмщенье, государь, отмще-нье!» [12] Такое непосредственное обращение к царю, да еще в столь требовательной интонации, выраженной именительным падежом, возмутило Бенкендорфа, и он писал в докладной записке Николаю I: «Вступление к этому сочинению дерзко, а конец - бесстыдное вольнодумство более чем преступное».

С. А. Раевский. Акварель М. Ю. Лермонтова. 1835 - 1837.

Когда Пушкин умирал, к его дому со всех концов Петербурга стекались толпы людей разного возраста и общественного положения. Пришел народ. Стихи Лермонтова были голосом народа. Нигде не напечатанные, они пошли ходить в списках по Руси.

Распространять стихи Лермонтова начал его друг Святослав Раевский. Через журналиста Краевского, своего университетского товарища, он передал их друзьям Пушкина - Жуковскому и Вяземскому. Стихи полетели в Москву, Тригорское, попали за границу. Друг Пушкина Александр Иванович Тургенев отправил их в письме к брату-декабристу Николаю Тургеневу. Друзья Пушкина стали друзьями Лермонтова.

Весной 1837 года Москва была уже не та, какой оставил ее Лермонтов в дни юности. В прошлый раз поэт не успел оглядеться. Теперь на него повеяло каким-то новым духом…

Закончилось первое, самое страшное десятилетие николаевского царствования. Первый год нового десятилетия этого царствования был богат событиями. Нашумела постановка гоголевского «Ревизора», появилось в «Телескопе» «Философическое письмо» Чаадаева. Все завершилось гибелью великого русского поэта.

Но рядом с именем Пушкина уже стояло имя нового гения: Гоголя. Как некогда Пушкина, Гоголя особенно полюбила передовая московская молодежь. Московские студенты пришли от него в восхищение и первые распространили в Москве громкую молву о нем. Бывший московский студент, молодой критик Белинский, на страницах московского журнала «Телескоп», еще при жизни Пушкина, провозгласил Гоголя главой русских поэтов.