Лес Мифаго. Лавондисс

— Два пера лысухи, — сказал он. — Они черные, потому что первые два года в лесу я был полностью одинок. Потом я сумел пробраться через дикий лес и попал к племени, которое в легендах называется амбориосканти. Они первые узнали магию блестящей каменной руды. Они хоронят своих мертвых в погребальных урнах, много больших, чем урны тутханахов. Они ездят на диких лошадях и делают ножи из блестящего камня. Они нагревают руду на огне, и она бежит как грязная вода. Когда она опять затвердевает, ей придают форму и заостряют, как вы заостряете волчью кость, которой делаете дырки.

— Ты уже рассказывал мне эту историю, — сказала Мортен, вытирая пальцем глиняный горшок, в котором варила рыбу; палец она облизала. — Камень, который бежит как вода. Только раньше ты говорил о горячей воде, а не о грязной. И ты говорил, что у нее цвет осеннего дубового листа. Блестящий цвет блестящего камня. И ты называл ее металл.

— У тебя хорошая память. И я действительно утратил умение говорить поэтически. Часть более поздней легенды о твоем народе, тутханахах, утверждает, что они первые украли у богов секрет этого странного магического вещества и дали ему земное имя. Это самая ранняя версия происхождения кузнечного дела, невыносимо скучная для человека вроде меня… но твоя версия уйдет в подсознание за три тысячи лет до рождения Христа.

Он уловил нетерпение дочки. Его перевод некоторых понятий оставлял желать лучшего; наверно, девочка ничего не поняла. Уин нахмурился, пытаясь вспомнить:

— Я тебе рассказывал о Христе?

— Призрак-родил-человека-идет-по-воде-рассказывает-истории-умер-на-дереве. Да. Ты рассказывал. Покажи мне другие перья.

— Очень хорошо. Какое-то время я провел с амбориосканти, потом женился на Элефандиан, удивительной женщине с трагической судьбой, о которой я могу рассказать тебе пять потрясающих историй и о которой в моем мире, — он печально улыбнулся, — не помнит никто. Она родила мне сына. Моего первого. Ее третьего. Раньше она была замужем за охотником, но это совсем другая история. Моего сына назвали Скатах. Вот это перо, рыжее, отмечает год его рождения. Перо орла, сидевшего на дубе; его я увидел первым, когда Скатах открыл рот и заявил о себе миру. Я назвал его по дубу, не по орлу. Понимаешь? Кое-что никогда не изменяется. Мы всегда называем по моменту рождения. Как Мортен…

На языке тутханахов «внезапный полет птиц».

— А если бы ты увидел задыхающегося волка? — спросила она. Старая шутка тутханахов, и Уин понимающе улыбнулся.

— Родившись, ты изменяешь мир, — просто ответил он. — Я всегда считал, что родители должны называть ребенка по первой изменившейся вещи, которую увидят. Очень элегантный обычай.

Он взглянул на дочь:

— В моем мире призраков мы выбираем имена из книг. И многие люди имеют одинаковые имена.

Мортен подумала, что это приводит к большой путанице.

Уин опять посмотрел на посох:

— Вот эти двенадцать белых перьев означают мои двенадцать лет с амбориосканти, двенадцать лет со Скатахом. Черное перо указывает на год, когда он уехал; он хотел узнать, действительно ли его настоящее сердце лежит в мире за лесом. Как и ты, он был наполовину человеком, наполовину лесом.

Он заколебался, от беспокойства. Мортен глядела на него, но в ее глазах не горела страсть к приключениям, которую он видел у Скатаха. Возможно, она останется в этом мире. Возможно, ей и не нужно знать, к какому миру она принадлежит…

— Вот эти перья — мое время у тутханахов, — продолжал он. — Это журавлиное серое — ты родилась. Всего двадцать четыре пера; двадцать четыре года. Мне уже семьдесят четыре… но пятьдесят из них я прожил в стране призраков, в теневом мире.

— В мире призраков у тебя есть дочь, Энни, — весело сказала Мортен. — В стране, которая называется Оксфорд. Видишь? Я помню!

Уин посмотрел на угасающий огонь:

— Мне не хватает ее. Я часто думаю о ней. Бедная Энни… несчастная, по множеству причин. Я часто спрашиваю себя, как она живет сейчас?

— Возможно, она повстречала Скатаха. Возможно, он сумел найти ее.

— Возможно.

Мортен коснулась рыжего и серого перьев, отмечавших рождение Скатаха и ее:

— А Тиг? Для Тига нет пера?

— Вот это, — сказал Уин-райятук и коснулся пера за два года до рождения Мортен. Белого, как остальные.

— Это не перо рождения.

— Мать Тига — Лес. Он вышел из леса намного более древнего, чем тот, в котором ты охотишься. Это тот самый лес, о котором я тебе рассказывал вчера. Он находится здесь. — Уин постучал себя по голове. — Он очень стар, выглядит как сеть и дрожит как береза на ветру; он говорит и поет. Чем-то он похож на молнию. Ты видела молнию, верно? Она ударяет вниз, в лес — но здесь, в этом лесу, — он опять постучал себя по голове, — огонь бьет все время, он полон огня. Огонь зажигает лес вокруг себя, лес дымится, образует кости, мясо и душу; вот так родился Тиг. Он встал с мокрой глины, облепленный гнилыми листьями… но он вышел из леса, находящегося в голове его отца.

— А я вышла из живота матери, — сказала Мортен.