Лесь с Ильинки-улицы

Лесь промолчал, почему-то постеснявшись папе рассказать, как они с друзьями сотворили из этого целый обряд с курением по кругу, чтобы «смешать дыхание и побрататься». Папа, прямой, резкий романтик-папа, в котором и романтика-то невозможно разглядеть за жёсткостью, в ответ на это наверняка сказал бы, что брататься надо, смешивая кровь, а не вонючий дым.

– В общем, я надеюсь, что подобного не повторится. И лучше всего – не привыкай к табаку… Или я что, напрасно уже одиннадцать лет в квартире не курю?

– Я постараюсь, пап…

– Эх ты, Леська-Олеська… Уж расстарайся!

Прошло почти два года, прежде чем Лесь закурил во второй раз. На этот раз всё было серьёзно и незаметно – сначала просто нравился запах табачного дыма, когда курил друг, потом друг, Тимур, дал попробовать… И Лесь постепенно втянулся – конечно, не смоля сигареты одну за другой, но в день затягивался как минимум раз. Это прочно вошло в привычку – вышел из школы, поболтал с приятелями, выкурил сигарету, а потом уже можно и идти домой…

Запах табака, быстро пропитавший волосы и одежду, легко объяснялся тем, что курили друзья, а Лесь, мол, оказался с подветренной стороны. И всех пока такое объяснение удовлетворяло… но однажды на выходных Лесь забыл перепрятать из рюкзака пачку сигарет, и её, убираясь в квартире, нашла мама.

Лесю она ничего не сказала до возвращения столь же пропахшего табаком мужа из командировки.

Выслушав жену внимательно, Ты-же-отец-семейства сердито достал из куртки свою пачку, смял, выкинул в мусорку и внимательно и выжидающе поглядел на сына. Молча. И это подействовало на Леся гораздо сильнее любых уговоров и бесед – в мусорку немедленно полетела и вторая пачка всё того же «Винстона».

– Я очень надеюсь, что я не один всерьёз бросаю курить, – это были единственные папины слова за весь «разговор».

– Я тоже брошу, пап, – торжественно пообещал Лесь и с тех пор действительно не курил вплоть до мая этого года, хоть поначалу это и было ужасно тяжело, пришлось даже с Тимуром на какое-то время прекратить общаться… Ну а тогда, в мае, просто было слишком фигово, а рядом оказался Василий со своим «эль-эмом»…

И вот теперь Лесь стоял на балконе четвёртого этажа, мял сигарету, боролся с собой и дулся на Ленку.

Нет, так дело не пойдёт, – понял он, разжимая руку и глядя, как, кувыркаясь, падает неприкуренная сигарета. Во-первых, Лена может быть права, и он, Лесь, – параноик. Правда, в это плохо верится. Во-вторых, надо взять зарядку для Рюрика. В-третьих, желудок намекает, что пора бы разогреть суп, ссора – плохой повод для того, чтобы остаться голодным… Ну а в-четвёртых – есть только один способ узнать, кто был прав: надо просто поехать на Ильинку, как и говорил Лене.

С такими вот мыслями Лесь сел всё-таки обедать – но сначала нашёл зарядку, которая, Рюрик оказался прав (что неудивительно для хозяина этой самой зарядки), была воткнута в удлинитель рядом со стоящей на подставке полуакустической гитарой. Смотав и убрав зарядное устройство в рюкзак, Лесь наскоро поел, хмуро попрощался с Леной, всё ещё болтающей с «дядькой Ийоном» о снайперских винтовках и ручных гранатомётах, и вышел из квартиры, заперев дверь и калитку запасными ключами, которые временно были ему отданы «чтобы в дверь не трезвонил да и вообще».

Солнце хоть и клонилось к западу, но палило нещадно, после тёмного подъезда Лесю даже пришлось зажмуриться на секунду. Потом, проморгавшись, мальчик внимательно огляделся, но никого подозрительного не заметил и скорым шагом направился вдоль по улице в сторону метро. Дорога была знакома и уже привычна – Лесь постоянно бывал у Ленки с Рюриком, порой даже с ночёвкой, хотя летние дни позволяли ночевать где попало, хоть в парке, главное ночью – это не попадаться никому на глаза и не ходить тёмными переулками.

На дворе стоял конец июня, и мама лежала в больнице уже почти две недели. Для вновь ударившегося в бега Леся – приличный, даже огромный срок… Когда он первый раз услышал от мамы это «Ну, недельки на три, может, месяц… Ты к тёте Тане обязательно заходи!» – замер, охваченный такой волной страха, что некоторое время мог только глядеть перед собой тупо, словно живая видеокамера. Глядеть и не видеть. Как-то враз накатило осознание громадности этого срока. Тридцать дней подряд!

– Хочешь, я с тётей Таней поговорю, ты у них ночевать будешь? А то что ты всё один да один… – говорила мама, а Лесь хлопал глазами и напрасно пытался отвести взгляд от гуляющего у ног голубя. Дело происходило в сквере у памятника героям Плевны – неподалёку от спуска на станцию «Китай-город».

Ноги сами понесли Леся прочь, в противоположный конец сквера.

– Да, мам. Конечно, мам. Я завтра же зайду к тёте Тане, мам. Завтра же.

– Ты как там один-то ночуешь?

Лесь отрешённо глядел на людей, мимо которых его несли собственные самовольные ноги.

– Всё хорошо у меня, мам…

Ноги всё ускоряли шаг, словно этим старались вытолкнуть из Леся напряжение, обиду и страх.

Мама всё говорила. Спрашивала, рассказывала, наставляла…

– Да, мам.

Ноги сорвались на нелепый, неровный бег.