Леший

Уцепившись руками за промежность, Рапп сложился пополам. Ему казалось, что член оторвало выстрелом, и что тот может вывалиться из штанин. Не выпустить из рук – вот первостепенная задача, а если выпадет – успеть подобрать. Небось пришьют. Пришьют! Куда они все денутся! За отцовские бабки не то приколотят! В больницу бы только успеть да чтобы плоть не успела протухнуть…

Толпа оцепенела. Сухов опустился на асфальт. Ноги отказывались держать. Затем лег на бок. По груди струилась теплая кровь. Генерал трогал мгновенно намокшую рубаху и утирал руку о лампасы. Нож торчал в груди. «Если его не вынимать, то «Скорая помощь» может успеть», – думал он.

– Свихнулся ты, дядя! Что ты наделал! – Над ним склонился один из парней, цепляясь за ручку ножа. – Совсем спятил?

– Не трогайте меня…

Парень со скрипом повернул нож, вынул из груди и бросил на асфальт. Тело генерала дернулось. Из сердца била наружу ни чем не сдерживаемая кровь…

Остановился очередной трамвай, и вышла молодая пара. Девушка испуганно взвизгнула, увлекая за руку спутника. Она узнала генерала, но ей не хотелось идти в свидетели.

Только через полчаса в дежурной части УВД раздался звонок. Мужской старческий голос торопил приехать. Бригада прибыла в считанные минуты и, обнаружив на асфальте собственного начальника, сообщила о случившемся в прокуратуру. Место происшествия оцепили. Прибыл продолговатый, словно оглобля, следователь и принялся писать протокол. Патрульные машины, в срочном порядке снятые с маршрутов патрулирования, собирали по тревоге личный состав гарнизона милиции. Был человек – и не стало его. Был человек…

К утру преступление раскрыли. Раненый, – его под руки увели с остановки верные друзья, – сразу же обратился в скорую помощь. Оперативники установили, что генерал стрелял из именного пистолета. Они обнаружили его зажатым в руке, под генеральским коленом, и вскоре получили результат, обзвонив почти все больницы: субъект с огнестрельным ранением детородного органа находился в областной больнице. Кинулись туда, но врач наотрез отказывался пустить их к больному, стоя грудью на пороге палаты. Он знал, за что бьется: утром ему уплатили приличную мзду, пообещав выплачивать еще, если он никого не пустит.

Как бы то ни было, вопреки препонам, оперативники установили подозреваемого, истребовав выписку из истории болезни. Им оказался сынок первого банкира области. Сын Сухофрукта. Он давно всем надоел собственной безнаказанностью. В кругу приближенных его называли Самцом. Прозвище нравилось владельцу. Милиции были известны все его похождения, однако сделать с ним ничего не могли. Оперативники зло шутили: «Укоротят теперь Самцу огурец – не с чем на баб прыгать будет… Жаль, генерал оставил ему другое яйцо. Оскопить надо было гада…»

Меж тем было установлено также и то, что в теле погибшего начальника УВД находилось энное количество… промилле алкоголя. Выпивши, оказался генерал. Будь он трезв, возможно, этого бы не случилось. И вообще непонятно, как его туда занесло, в дебри. Живет в другом районе – и на тебе! Да еще в трамвай…

К двум часам дня в УВД приехал на стареньком «Москвиче» Иван Княгинин и всё расставил по своим местам. Оперативники тут же связались со следователем прокуратуры, и тот немедленно вызвал Княгинина на допрос.

В крошечном кабинете районной прокуратуры сидел, похожий на жердь, следователь. Он принялся строчить протокол, задавая вопросы. Иван отвечал: «Да, выпивали. Да, закусывали. Для того и пришел, что вместе работали, что друзья… были. И напарники…»

В кабинет стали приглашать пачками молодых людей. Опознание, мельтешение лиц скоро надоели Ивану. Он быстрее сам поймает подонков. Иван сядет на остановке и будет ждать, пока те не появятся. Не может такого быть, чтобы ни разу больше не промелькнули на том маршруте. Ловят кого попало и предлагают узнать!..

В УВД тем временем по хозяйственной части полным ходом шло приготовление. Послезавтра должны состояться похороны. Тюменцев сновал из кабинета в кабинет. По лицу подполковника временами блуждала улыбка ненормального. Генеральская секретарша не сдержалась, сказала:

– Что-то вы всё улыбаетесь, товарищ подполковник. Всем грустно, а вам смешно.

– С чего это вы взяли? – Тюменцев округлил глаза, оправдываясь. – Если я не рыдаю, так это не значит, что мне по барабану. Я, может, больше всех переживаю. Такой у меня характер…

Оправдался и вышел вон из предбанника, твердо решив в будущем избавиться от строптивой секретарши при первой же возможности.