— Вот мы наконец и добрались до места отдыха, любезный Тибурсио! — проговорил Кучильо дружеским тоном, под которым он вернее надеялся скрыть мучившую его злобу и неприязнь. — Сойдите с лошади, а я отправляюсь предупредить начальника о нашем прибытии. Вон и сам дон Эстебан де Аречиза, под командой которого вы будете служить, если пожелаете, и, говоря откровенно, это было бы самое лучшее для вас!
Кучильо старался всеми силами убедить Тибурсио принять участие в экспедиции дона Эстебана, чтобы надежно держать его в своих руках. Он указал пальцем на сенатора и дона Эстебана, сидевших на своих походных кроватях, ярко освещенных заревом костра, вследствие чего новоприбывшие, оставшиеся в тени, были для них еще невидимы. Кучильо подошел к испанцу и проговорил, нагибаясь к нему:
— Я хотел бы, с позволения сеньора сенатора, сказать вам несколько слов наедине!
Дон Эстебан встал и сделал бандиту знак следовать за собой по темной дороге, ведущей в лес.
— Вам не приходит, конечно, в голову, сеньор, кого я спас от смерти по вашему великодушному приказанию? Я доставил сюда молодого человека здоровым и невредимым.
Дон Эстебан молча опустил руку в карман и подал бандиту обещанный золотой.
— Его зовут Тибурсио Арельяно, — продолжал Кучильо, — спасая его, я повиновался также влечению своего доброго сердца, но думаю, что мы оба совершили ошибку!
— Почему? — спросил дон Эстебан. — Нам будет очень легко наблюдать за ним, так как он, наверное, примкнет к нашей экспедиции.
— Он просил двадцать четыре часа на размышление.
— Разве вы предполагаете, что ему известна наша тайна?
— Я этого опасаюсь! — проговорил Кучильо с зловещим видом: ложь, с целью поселить подозрение в душе испанца, ему ничего не стоила, так как таким способом он рассчитывал скорее и вернее осуществить свои замыслы, а кроме того, он находил, что это не более как должное возмездие с его стороны.
— Что вы хотите этим сказать?
— Что моя совесть была бы совершенно спокойна, если бы пришлось… Да, черт побери! — добавил он вдруг резко. — Если бы мне пришлось отправить этого молодца к праотцам!
— Боже сохрани! — воскликнул живо дон Эстебан. — Впрочем, я допускаю, что ему все известно, но у меня в распоряжении сто человек, а он один! — добавил испанец, желая опровергнуть доводы Кучильо, в которых он усматривал простую алчность. — Не тревожьтесь о нем, я за него ручаюсь, держитесь спокойно и уверенно.
— Спокойно, как бы не так, — проворчал бандит, принужденный в присутствии своего господина, подобно злой собаке, ограничиться рычанием, имея в то же время горячее желание броситься и растерзать. — Это мы еще посмотрим…
— Я повидаюсь с этим молодым человеком, — добавил дон Эстебан, направляясь обратно к лагерю в сопровождении Кучильо, задававшего себе мысленно тревожные вопросы о том, что заставило Тибурсио допытываться, с каких пор его лошадь находится в его владении.
«Он задал этот вопрос именно в ту минуту, когда лошадь споткнулась, — раздумывал бандит. — Совершенно не понимаю, по какой причине, но во всяком случае мое правило — опасаться всего, что кажется непонятным!»
Когда де Аречиза и Кучильо достигли бивака, там царило какое-то странное смятение. Все лошади сбились вокруг самой старой кобылы, и пламя костра освещало их глаза, горевшие тревожным огнем. Они вытягивали шеи по направлению к людям, как бы ища у них защиты, иногда раздавалось громкое, полное ужаса ржание: видимо, инстинкт предупреждал животных о какой-то далекой, но страшной опасности.
— Вероятно, поблизости бродит ягуар, и лошади чуют издали! — проговорил один из слуг.
— Что из того! — возразил другой. — Ягуары нападают только на жеребят и никогда не осмеливаются броситься на сильную лошадь!
— Ты так думаешь? — подхватил первый. — В таком случае спроси у Бенито, что сделалось с его лошадью, которую он так любил.
Услышав свое имя, Бенито подошел к разговаривавшим.