Лесной: исчезнувший мир. Очерки петербургского предместья

На первом этаже проживал со своей матерью некто Калинин. Человек средних лет и среднего роста, строгий и подтянутый, он жил какой-то своей, неизвестной нам жизнью, почти ни с кем не общался. Проходил быстро и деловито, не задерживаясь во дворе. Его почему-то всегда называли по фамилии. Говорили о нем сдержанно, и в то же время как о человеке достаточно значительном. Позже Нина рассказала мне, что до революции он служил в царской армии, был офицером, потом каким-то образом вступил в партию и работал на заводе имени Сталина. Кажется, именно он устроил на завод маминого младшего брата Бориса, одаренного и музыкально, и технически, выпускника школы, перед которым как перед сыном репрессированного отца были закрыты все дороги, и, прежде всего, – к высшему образованию.

^{Нина – студентка ЛЭТИ. Начало 1950 гг.}

Обе веранды «калининского» дома смотрели вниз, на закат, летом они совершенно затенены листвой красных кленов. Дом стоял вдоль южной стороны двора. Во дворе находилась волейбольная площадка и росло несколько яблонь.

Замыкал прямоугольник двора снизу второй штукатуренный двухэтажный дом 34-го. И хотя величиной он не уступал липатовскому и при первом взгляде казался очень похожим на него, но уже тогда был запущен и сер, стены его были плоскими, без затей. Какой-то уют и свое лицо придавали ему только веранды, которые выступали не с фасада и не с тыльной стороны, а, как крылья бабочки, раскинулись в стороны. И тоже две лестницы – парадная и черная. Четыре палисадника вокруг, с парадной стороны – узкий проход между двумя заборами, а в самом начале его, посередине, стояли две большие сросшиеся березы, поэтому дорожка раздваивалась, выходя на ту, что шла вдоль палисадников. Это был мой родной дом, в нем прошло все мое детство…

Парадная лестница была светлой, просторной и гулкой – там витало эхо! Площадка верхних квартир балкончиком с резными перилами, белые, беленые стены и высоко, как в храме, окно. Мы ходили по этой лестнице обычно только тогда, когда нужно было идти куда-нибудь в сторону Старо-Парголовского.

Центром нашей повседневной жизни был двор с другой стороны, со стороны черного хода. Лестница там напоминала причудливый деревянный колодец с маршами крутых ступеней и стенками плоских резных перил, с глухо зашитым досками кошельком чердачного хода, со встроенными на площадках «холодными» шкафиками для каждой квартиры. На верхней площадке, утопленное между тумбами этих шкафчиков, – окно с очень широким подоконником, на нем было удобно лежать, выглядывая на улицу.

^{В. Пуссеп. 1944 г.}

Это был главный наблюдательный пункт. Из этого окна нас звали домой, а иногда мы, дети, сами лежали на окне и смотрели во двор. Обзор отсюда отличный: весь двор как на ладони, слева сараи, посреди грядки, за ними шаповаловский дом, дальше палисадники и огороды, а совсем вдалеке – дома Раздельной улицы. Туда мы и ходили за молоком к Скавронским. Позже – и за хлебом, когда вместе со стандартными домами появился в той стороне хлебный ларек.

Отсюда мы смотрели, кто из ребят вышел гулять, что делается во дворе. Иногда, когда уже построили стандартные дома, случалось наблюдать и безобразные сцены, они были связаны с пьяными, которые оказывались в поле нашего зрения. Однажды из этого окна я увидела, как по периметру нашего двора один пьяный бежал с топором за другим. И – догнал, и – ударил. И тут именно Милитина Максимовна – чопорная «дама с собачками», мгновенно, под общие «ахи» и «охи», оказала пострадавшему первую помощь, промыла и перевязала рану. На меня это произвело такое впечатление, что даже не осталось ужаса от случившегося.

Во второй половине дня вся лестница освещалась долгим и жарким закатным солнцем и издавала чудесный запах сухого нагретого дерева. Крыльцо с этой стороны, как и у завитаевского, тоже было высоким – в четыре или пять ступеней, тогда как у парадного была всего одна ступенька, ведь все наши дворы и дома шли под уклон.

Семья моего деда по матери, Антона Порфирьевича Кравченко, поселилась в этом доме в начале 20-х годов прошлого века и жила в квартире второго этажа на южной половине (№ 10). Но самого деда в Лесном я уже не застала. По профессии он был дамский парикмахер, отличный мастер, и до революции имел клиентуру в высшем обществе, какое-то время у него была своя парикмахерская на Лиговке, в доме Перцова. Очевидно, этого было достаточно, чтобы дед как «бывший» уже в конце 20-х годов попал под колесо репрессий.