Лесной край

— Все сидим!? Чего сидим? Ольт, ты опять мозги мучаешь? А ты видел, охотники медвежонка поймали, к папке принесли. Смешной такой! Я про медвежонка, хотя вообще-то и папка смешной. Медвежонок на него — вот так, — девочка изобразила лицом какую-то обиженную гримасу, — а папка на него — вот так. — Она прикрыла один глаз и опять скривила лицо, на этот раз сделав задумчивую мину. — Короче, смеху — полные штаны! Пошли посмотрим!

Порой Истрил смотрела и не узнавала ту молчаливую, с не по-детски серьезными глазами, девочку, которую взяла в дом после смерти своей подруги Вайолет. Оли тогда стала похожа на маленькую старушку. Бывало, что целый день от нее и слова нельзя была услышать, а уж дождаться от нее улыбки было делом совсем нереальным. Истрил с содроганием вспоминала то время, когда они остались вдвоем против этого большого враждебного им мира. Две одиноких женщины, большая и маленькая и не важно, что младшей тогда было всего семь лет отроду. Общее горе сплотило их лучше всякого кровного родства и помогло им выжить. И вот теперь с воскрешением каких-никаких семей, а особенно с появлением отца, Оли как прорвало и из нее полезло все то детское и девчачье, что так долго сдерживалось и скрывалось за маской недетской серьезности.

Сопротивляться этому вихрю в косичках не было ни сил, ни желания. Тем более медвежонок — это и в самом деле интересно. Всей кампанией пошли в соседнюю избушку, куда переселился Карно с дочкой. Из дверей, навстречу им вывалилась толпа охотников, которые о чем-то оживленно переговаривались. Оказывается, на медвежонка они наткнулись случайно, когда нашли его мамашу. Он лежал под боком у мертвой израненной медведицы и скулил совсем, как ребенок, теребя холодные соски, из которых вдруг перестало течь молоко. Судя по следам убийцей был медведь-самец. Что они не поделили? Может медведь захотел полакомиться молодой медвежатинкой, а мамаша была против, а может он захотел большой и чистой любви и опять-таки наткнулся на отказ, но причина конфликта была сокрыта временем. Прошло, судя по свернувшейся крови, больше суток, как израненная медведица залегла в кустах орешника, где и умерла от ран. Медведь-самец, как определили охотники, тоже изрядно подранный, куда-то уполз зализывать раны. Мужики не стали выяснять — куда, так как взрослый медведь-подранок, достаточно злой после драки, был еще тем подарком, и никто не хотел с ним связываться. А медвежонок, пережидавший битву между хозяевами тайги в тех же кустах орешника, дождался, когда ворог уйдет и прибежал к умирающей матери. Собственно, на его плач и отреагировали охотники. Медведица была так изодрана и покусана, что ее шкура уже ни на что не годилась, поэтому в качестве трофея мужикам достался скулящий мохнатый клубок килограмм тридцать весом. Убивать его никто не стал и вместо этого голодного и злого медвежонка приволокли в подарок старосте.

Глядя на Карно, Ольт сразу понял, что тот в растерянности, хотя никто не мог об этом догадаться, видя это серьезное невозмутимое лицо. Они сидели напротив друг друга, староста на стуле, а медвежонок прямо на столе, куда его водрузили охотники, и внимательно рассматривали один другого. Звереныш тоже не понимал, что ему делать и то и дело посматривал в сторону открытой двери, но принимая во внимание высоту стола и свой, еще маленький, размер опять поворачивал лохматую голову в сторону огромного, по его меркам, страшного одноглазого великана. Он даже скулить перестал, всем своим еще детским умишком понимая, что сейчас решается его судьба. Так они и сидели молча, гипнотизируя друг друга. Картина была еще та и Ольт, не удержавшись фыркнул.

— Ой, папка, смотри какой лохматенький! Какой хорошенький! У него мамку убили, да? Он теперь сирота, как я была? А папка у него есть? — пронзительный девчачий голос лучше всякой циркулярной пилы прорезал тишину. Одинокий глаз старосты, остановившийся на этом чуде, одетом в длинное до пят крестьянское платьице, налился теплотой. Еще бы! Разве могло сердце хоть и много повидавшего, но еще не старого и не зачерствевшего в битвах, вояки устоять перед этим образцом непосредственности и чистой незамутненной дочерней любви. Девочка тоже чувствовала свою власть над душой старосты и ей многое прощалось и позволялось, что другим деревенским детям даже и не снилось, но она не злоупотребляла своим привилегированным положением и всегда знала, и чувствовала, где границы дозволенного. Сказывалось суровое крестьянское воспитание.

— Нравится?

— Ну конечно! Ты только посмотри, какой смешной. И бедненький… Сиротинушка ты мой.

— Ну тогда и забирай его, на воспитание, так сказать. — Карно, решивший казалось неразрешимую для него проблему был доволен.