Лестница грёз (Одесситки)

Я отставила в сторону суп, да он совсем остыл, пока слушала бабушку, и, забыв про свиданку нового кавалера, ждущего меня у входа в Аркадию, расстроенная, прилегла на свое раскладное кресло. Лежала и представляла себе этого верного своей скрипочке обездоленного музыканта. Смутно выхва тывала из памяти воспоминания о встрече с этим человеком. Как же я тогда не заметила, что он калека? Точно, это был он. Тогда памятник Ноночке, рано умершей младшей дочери моей бабушки, какая-то шпана, малолетки от нечего делать камнями забросала, разбили памятник. Когда мы прибежали, там играл этот человек, играл и плакал. И мы с бабушкой на два голоса заревели. Как будто бы нашу Ноночку второй раз хоронили.

– Баб! Этот Женька Гроб, стоило нам появиться, свою скрипочку быстро в футляр и как-то незаметно исчезал. Это ведь был он, да? Он ещё тогда в таком цилиндре чёрном ходил? Помнишь?

– Помню. Хорошо, что и ты помнишь.

– Баб, а родственники у него были, жена, дети?

– На всю жизнь у него лишь одна возлюбленная была – скрипка, с ней и похоронили.

– А как его фамилия, настоящая фамилия?

– Может, кто-то знал, я не знаю. Кликали его все – Женька Гроб. А зачем тебе его фамилия, в раю фамилию не спрашивают…

Конец школе – конец мучениям

С девятого класса нас отправили на практику на кондитерскую фабрику, благодаря чему быстрее сдружились с девочками, которые пришли к нам недавно. Их родителей-военных из-за границы перебросили на службу в Одессу. Сначала сколько гонора у них было, как они пренебрежительно относились к городу: что там ваша Одесса в сравнении с Германией или Венгрией. Мой дядька Леонид Павлович, когда я ему рассказала об этом, успокоил: не обращайте внимания, пусть не за даются, им там особо разгуляться не давали, торчали у себя в гарнизонах и не высовывались, а если и выпускали за ворота, то не часто, так что в Берлин или тот же Будапешт выбирались лишь по большим праздникам. Да и разве, Оля, сравнишь с чем-то нашу родную Одессу; дядька был большим патриотом города, даже когда ему предлагали генеральскую должность в Молдавии – отказался туда ехать.

Но постепенно этот взгляд свысока стал у полковничьих дочечек исчезать, а на фабрике и вовсе исчез. Все в одинаковых халатах и косынках, не отличишь, и к нашим одесским хохмам, выражениям и подначкам привыкли, сами охотно употребляли. На фабрике хвалили и ценили за умение работать, а какие у тебя оценки в школе или какие наряды, никого не волновало. А вот в школе всё было наоборот, учителя требовательны, но и сами выкладывались на уроках, старались, чтобы мы как можно глубже усвоили их предмет. Во всяком случае, в выпускном классе я налегла на учебу изо всех сил.

У меня был строгий надсмотрщик – старшая сестра Алка, она трудилась в СУ-51 «Термоизоляция» старшим инженером, а после работы сразу бежала домой, чтобы проконтролировать каждый мой шаг. Это не бабушка, которую ничего не стоило обдурить. Алка всё тщательно проверяла, объясняла, и как-то незаметно я подтянула все предметы. Сама себе не верила: контрольные по математике написала впервые на «отлично», а наша математичка думала, списываю, на классной доске заставила решать уравнения и доказывать теоремы. А потом возмутилась: так ты самая настоящая лентяйка, буду спрашивать тебя на каждом уроке, пока эту лень не выбью.

За меня сестра только черчение делала. Засиживалась с ним допоздна, спать пора, а она соберёт мои манатки с письменного стола и меня зовет за собой на кухню, чтобы смотрела, а я уже ни чёрта не соображаю.

Но на какие жертвы пришлось идти ради этих успехов. Сначала забросила волейбол в своей спортшколе, а следом и музыку. А подружек бабка отваживала; только заявлюсь домой, на ходу что-то поглотаю и сяду позаниматься, они начинают ломиться одна за другой: где Олька. Дома очень не хотели, чтобы девчонки знали, что я мотаюсь на Новый рынок помогать маме, она там работала в лаборатории, проверяла качество привозимого на продажу мяса. У ставала так, что еле живой приползала.

Но, слава богу, что были субботы – на всю жизнь самый мой любимый день недели. И уроки можно отложить на воскресенье, и Алки дома нет, они у Ленки Довбненко, ее подруги, пульки преферансные расписывали, до полночи играли. А я вечером ехала в клуб портовиков и каждый раз в трамвае сталкивалась с компанией бойких девчонок. Многие были из нашей школы, но меня моложе. Намазанные, разодетые, с патлами, взбитыми под «бабетту», они спешили на танцы в клуб медработников, не столько поплясать, сколько поприкалываться. Да и подальше от родительских глаз, чтобы не видели, что их детки курят. Еще с восьмого класса мы начали этим баловаться во дворе и грызли какие-то орехи, чтобы дома не учуяли запашок самых дешевых папирос, на болгарские сигареты денег не было.