Лестница грёз (Одесситки)

А может, правильно, что выжидает, с последними пойдёт, вон еще один листок попросила. Преподаватели устанут, как-нибудь на дурачка проскочит. Наконец уселась напротив нашей. Профессор тоже на неё поглядывает, смотрит как на явление Христа народу. Ёлки-палки, берёт её писанину, просматривает, что-то на ухо шепчет нашей училке, и та оценку ставит. Я сама сейчас в обморок упаду, какие нервы нужны.

Лилька выскочила и затарахтела так, как будто бы она в жизнь не заикалась. «Хорошо»! Две четвёрки по ма тематике. На нервном накале не могла остановиться. Мы с ней дошли уже пешком до телецентра, а она ничего вокруг не видит и не слышит, только про свой билет тараторит. Как я её шарахнула, не помню, но, видно, больно, по всем статьям приложилась, как к мячу. Лилька остановилась, замолчала, потом разревелась: понимаешь, я сама, я сама всё ответила, если бы могла говорить, получила бы пятёрку. Давай отметим это событие.

– Лилька, какое событие, через два дня химия. Идём ко мне, поешь и засядем за нее. Что качаешь головой? Будешь эти два дня как миленькая ночью и днём писать формулы. И таблицу Менделеева зубри, чтобы знала, как таблицу умножения.

Химия поддалась Лильке хуже математики. Трояк. Одну задачку не решила, в валентностях запуталась. Но в любом случае 11 баллов, ближе к проходному, уже были в кармане. Теперь бы только божественное сочинение ещё раз сослужило добрую службу Лилька читала мне его вслух почти без запинок, словно декламировала любимого «Медного всадника». С «Петра твореньем» она справлялась хорошо и, господи, спасибо, и с сочинением все вышло удачно. Какие-то мелкие помарки, четверка, и Лилька наша студентка-первокурсница с положенной стипендией на первый семестр.

Вечером со своей мамой они заявились к нам с тортом и шампанским. Пока родители изливали друг дружке души, как тяжело мы им достаёмся, мы с Лилькой умотали к Галке. «Привет, я отстрелялась, пять за английский, – она была на десятом небе от счастья, – а ты, Лилька, как? Четверка, поступила? Поздравляю! Гуляем, девки!» Мы загуляли, как положено, по всем правилам. Долго провожались, и тут я, дурочка, не контролируя себя после выпитого вина, сболтнула Лильке, что собираюсь переводиться в другой институт. Подруга, как услышала, стала орать, что это я специально такую свинью подложила. Если б знала, ни за что не поддалась бы на мою авантюру.

– Что я буду делать без тебя в этом институте? Если бросишь меня, все, перестану выгораживать тебя перед девчонками. Знала бы, что о тебе говорят!

Так, от Лильки я узнала и какая я подлая, и какая мальчишница, ни одни штаны не пропускаю, и все вокруг меня ненавидят Кто все? Я обалдела, вот и делай после этого людям добро. Всю весну и лето этой паршивке посвятила, повышенная стипендия теперь не светит, а она меня теперь «знать не знаю и знать не хочу», Рите все расскажет. Что расскажет? Как я, идиотка, рисковала, ползая по аудитории со шпорами для неё. Меня душили слезы. Спасибо тебе, дорогая Лилиан Кивовна Гуревич. Получила благодарность по полной программе. Ты вовремя вывернула свою душонку наизнанку, а то я так и продолжала бы служить тебе верой и правдой, искренне выполняя свой товарищеский долг. Если ещё и сомневалась, переводиться ли в «кредитку», то сейчас сомнения отпали. Завтра же помчусь к Степану Оганженяну.

На кафедре Оганженяна не оказалось, пожилой мужчина спросил меня, по какому вопросу он мне нужен. Я помялась немножко и пролепетала, что хотела попытать счастья и перевестись в этот институт.

– Девушка, вы опоздали, мы уже укомплектовали все группы. Вы на каком курсе?

– На второй перешла.

– А учитесь как?

Я молча протянула зачётку. Увиденное его явно обрадовало: а зачем вам Оганженян?

– Он ходил к нам на тренировки и сам предложил. Я в волейбол играю.

– Но он уже взял Могилевскую и Дуракову. А где ты раньше была, милая моя?

– Так мне сказали, что нужно перед самым первым сентября прийти, чтобы никто не чухнулся.

– Садись, пиши заявление.

Этот добродушный дядька был завкафедрой. Целый день я проторчала в холле, пока он бегал по разным кабинетам, может, и по моему делу. Наконец он позвал меня: так, дитя моё, чтобы завтра у меня на столе были твои документы. Доставай, как хочешь. Гудбай, юное волейбольное создание!

Не помню уж сейчас в точности, что я несла, какую чушь в деканате, и что говорили мне. Но заявление мое на перевод подписали и отправили в отдел кадров. Там тётка тоже что-то бурчала, но я не слушала, поскорее бы выдала мне документы. Только к вечеру я влетела с ними на кафедру физкультуры, вся взмыленная, полусумасшедшая.

– Ну и настырная ты! Для спорта хорошее качество. В волейбол за институт будешь играть?

– А зачем я переводилась, конечно, буду, с Могилой на пару, – я показала на учётную карточку Ритки Могилевской у него на столе.

– С кем? Как ты её назвала?

– В нашей 7-й спортшколе кличка у неё такая была. Я тоже оттуда, и у меня прозвище было – Ниточка. Нитка.

– Это же за какие заслуги перед Родиной?