Лестница Якова

Первый раз в жизни попав в Тбилиси, город Тенгиза, Нора вечером вышла из гостиницы в незнакомый город одна, прошла по проспекту Руставели, потом ее вынесло в старый район, к кривым безлюдным улочкам. Она все ожидала, что вот он появится из-за угла, помашет ей рукой. Так гуляла, наслаждаясь и городом, и собственным бесстрашием. Он не появлялся ни из подворотни, ни из такси, но имя его мелькнуло уже назавтра. Режиссер, с которым она тогда работала, пригласил ее навестить местную знаменитость, они поехали большой компанией на унылую тбилисскую окраину, в серую девятиэтажку, к армянской художнице, о которой Нора уже слыхала от каких-то общих друзей. Их встретила совершенная пифия, с худым горбоносым лицом, с яркими сливовыми глазами, в странной попоне из потертого сизого шелка, с немыслимым тюрбаном на голове. Норе сразу же захотелось ее нарисовать. Нора слов не произносила, разглядывала картины, которые ковровой развеской покрывали все пространство и стояли в три ряда вдоль стен, и непонятно было, где хозяйка спит в своих шелках, потому что всюду были мольберты, подрамники, папки, банки. Среди этого художественного нагромождения – маленькая плитка с двумя джезвами и несколько кофейных чашек: ни намека на быт, на жизнь, на постель… Картины все были с какими-то вымышленно-мифологическими сюжетами – сказочные звери, змеи, дэвы и девы. Восточное цветистое безумие, очень талантливое… А посреди комнаты на мольберте стоял большой портрет Тенгиза, строгого письма, очень твердой рукой написанный, без намека на ориентальную игривость. Он смотрел исподлобья, художница ухватила какую-то точную складку губ, и колорит картины был такой правильный, тяжелый, а над головой как будто прорыв неба – отчаянно-синий… Большой, не вполне законченный портрет. Нора мгновенно учуяла запах его табака-самосада… “Он здесь был только что, позировал”, – догадалась она.

Назавтра она провела весь день в театре, но после первого акта улизнула с милым парнем Давидом, московско-грузинским актером, выходцем из Тбилиси, которого убивали в первом акте, так что во втором, когда разворачивалось действие-следствие, он был уже свободен как птица. Они были в приятельских отношениях, он вызвался поводить ее по городу. Сначала дошли до Куры, потом по набережной, проголодались и спустились в первый попавшийся подвальчик. Там было людно и шумно. Справляли какой-то праздник. Половину небольшого зала занимал длинный стол. Во главе стола сидел Тенгиз, а рядом с ним большая грузная женщина с отвисшей нижней губой, похожая на цыганку. Отмечали его день рождения… Он сразу увидел Нору со спутником, встал и объявил:

– А у нас гости из Москвы! Вот это подарок! Нора Осецкая, моя любимая художница! И ее спутник… – Тенгиз замялся. Нора с ласковой улыбкой заполнила паузу, назвав его имя. – Садитесь, садитесь!

Нора с Давидом сели на подставленные немедленно стулья, и Нора просидела как на сцене часа полтора, в радостном шуме грузинского застолья, после чего они с Давидом встали, поблагодарили всех и ушли, взявшись за руки, как любовная парочка. На душе было паршиво – Тенгиз мог подумать, что она этот приход спланировала… Молча дошли до гостиницы. Номер у Норы был отдельный, как у важных персон; актеров поселили по двое – и Давид остался у нее до утра. Он был славный, очень молодой и застенчивый. И хорошо, что остался. Наверное, не остался бы, если бы Нора не сказала возле двери – “заходи!”… Другого способа залечивать любовные раны, наносимые Тенгизом, она не изобрела…

На этот раз Тенгиз появился со словами: “Не выгонишь?”. В руках у него был все тот же саквояж, а под мышкой он нес футляр, в котором лежала гитара для Юрика. Почти взрослая. Три четверти взрослой. Юрик сразу же вцепился в чехол, вытащил гитару и ударил слегка по всем ее шести струнам.

– Погоди, настроить надо, – и они сразу же забились в комнату Юрика. Тенгиз ловко подкрутил колки своими чуткими пальцами и показал первые пять аккордов.

– Выучи эти аккорды и уже кое-как будешь играть, – и они тренькали целый час. Тенгиз какими-то скульпторскими движениями пристраивал Юриковы пальцы к струнам. И сразу стало получаться.

После ужина Тенгиз объявил Норе, что он приехал на полгода-год, как дела пойдут, есть интересное предложение от “Мосфильма”, и на днях, когда решатся детали его дальнейшей работы, он переедет в наемную квартиру, которую обещала ему дать студия. Потом он помолчал, что-то помычал, еще помолчал. Нора тоже ничего не говорила, но думали они об одном.

– У меня есть перемены, понимаешь. Нанка вышла замуж, у ее мужа дом под Тбилиси. В общем, Нателла решила переехать к дочери, теперь все они там и живут. Нателла меня оставила, да? Я теперь одинокий волк стал.

– Поняла, – кивнула Нора. И правда, была в его облике волчья поджарость, в глазах не то свирепость, не то затаенный страх. Да он же хочет у меня остаться, со мной, здесь!