Лета 7071

— Плотское мудрствование господствует у ваших игуменов, митрополитов, епископов, — еще презрительней — после Левкиевого визга — заговорил Фома. — Они повелевают не есть мяса вопреки слову Христа: «Не входящее во уста сквернит человека, но исходящее из уст сквернит человека». Они возбраняют жениться, прямо против слов апостола, который нарекал тех сожженными совестью, которые будут возбранять жениться и удаляться от разной пищи.

— Жениться тебе, поганому, дай?! — зашипел Левкий. — Еще и блуд в благолепие возводишь! Ну ин женишься ты у меня!..

Левкий метнулся к кадке с клещами… Черные, лоснящиеся от мокроты острогубые клещи клацнули в ого руках. Фома зажмурил глаза… Левкий подскочил к нему и, впившись клещами в пах, оскопил его. Кровь черным потоком хлынула по ногам Фомы. Из его искореженного, раззявленного на пол-лица рта вырвался только слабый, бессильный хрип.

4

В ту же ночь по приказу царя татары перебили в Полоцке всех монахов бернардинцев и разорили все латинские церкви. Предводительствовал татарами сам Левкий, не снявший с себя даже рясы и креста. Так в своем священном облачении, с крестом на шее и носился он в санях от одной церкви к другой, круша и разметывая алтари, иконостасы, амвоны, сдирая с икон золото и серебро, выгребая из ризниц церковную утварь и глумясь над попами-католиками, пытавшимися защищать свои святыни.

К утру, пожелтевший еще сильней, но довольный и возбужденно-радостный, заявился он в градницу, где все еще — какой уже день! — шумел победный пир и царь великодушно и щедро раздавал подарки воеводам.

Иван был весел и встретил Левкия приветливо, но было в его веселости что-то отпугивающее — какая-то лихорадочная напряженность, как будто веселился он с закушенной злобой, и Левкий поспешил унять в себе свою радость. Отойдя от царя к краю стола, он с осторожинкой уселся на прежнее место и стал старательно изображать упокоенную кротость.

— Как поуправился, поп?

— Гораздо, государь! Рукою господа карающей воздано неправедным, и вредным, и порочным! Почудимся же человеколюбию господа нашего!

— Не кощунствуй, поп! — насупился Иван.

— Воздавая человецем на сем свете, господь уменьшает им кару на том, государь! — выкрутился Левкий. — Человеколюбие его разнообразно!

— Не мудрствуй, поп!..

Левкий кротко, но с довольнцой прищурил глаза; на горле у него, под дряблыми сморщинами, зашевелился кадык — как вползший под кожу клещ.

— Басман, вина святому отцу! Уж больно легок он в мысли!

Федька зачерпнул из ендовы губастым осеребренным ковшом, медленно обошел вокруг стола, медленно наполнил стоявшую перед Левкием чашу рдяной мальвазией. Глаза его ненавистно блеснули, будто не вино, а кровь свою влил он Левкию в чашу. Не по нутру, ох как не по нутру было Федьке прислуживать кому-нибудь другому, кроме царя. Он стряхнул на пол остатки вина из ковша и показно быстро отошел от Левкия. Тот посмотрел ему вслед, скорбно смежил глаза, но пальцы его тут же потянулись к чаше, восторженно общупали ее и чуть-чуть приподняли над столом, чтобы насладиться не только осязанием ее, но и ее тяжестью.

— Благослови, душа моя, господа, и вся внутренность моя, — святое имя его! — выговорил он медленно, с придыханием и россвистом. — Он прощает все беззакония твои, исцеляет недуги твои, насыщает благами желание твое…

За воеводским столом кто-то не то хмыкнул, не то икнул… Глаза Левкия враз юркнули в подбровье и притаились там. Он по-собачьи начутил ухо, словно прислушивался к чему-то, и тихонько, торжествующе шепнул самому себе:

— Боже! Как умножились враги мои!

— Что ты там шепчешь, поп, под нос себе? — с недовольным смешком спросил Иван. — Злую силу отваживаешь?

— Напиток сей благословляю, государь, в коем растворена твоя щедрая милость к нам — чернцам, хранящим в сердцах своих заветы господни любви и сострадания к ближним. — Левкий ублаженно приспустил веки, поднял чашу, но прежде чем пригубить ее, успел еще метнуть черный взгляд в сторону воеводского стола, и там взгляд его не остался незамеченным, хоть и был он стремителен, как мысль. — Да святится имя твое, государь!

— А что, поп, — вдруг спросил Иван, — сысканы ли все израдцы, бежавшие от нас в сии пределы?

Левкий брязгнул чашей об стол, обтер рукавом рясы обмоченную вином бороду и вмиг стал прежним Левкием — злоумным, лукавым, надменным, жестоким и желтым-желтым, как адов огонь, в котором неизбежно должна была сгореть его душа.

— Сысканы, государь! Все до единого…

— Велел я проруби побить к рассвету…

— И проруби побиты, — с угодливой злорадностью поспешно присказал Левкий.

— Воеводы!.. Не поехать ли нам поглядеть, как будут топить израдников?

Левкий с восторгом вылупил на Ивана глаза. Тысяцкие и дворовые воеводы тоже подняли восторженный галдеж, но за большим воеводским столом было тихо — именитые молчали.

— Так что ж, воеводы?.. — Иван через силу улыбнулся. — Царским приглашением гнушаетесь? А может, зрелище такое не по вас?