Лета 7071

— Прости, государь, но такое могу лише тебе… единому!

Иван приказал Федьке выйти.

— Говори же!..

— Ах, государь!.. Паче б мне на плаху…

— Говори!! — Иван залапил дьяка за кафтан, притянул к себе и повалил перед собой на колени. — Говори!!

— Шепот дурной почался, государь… будто княгиня московиту… Челяднину бишь… о твоем нечестном рождестве указывала… Матушку твою покойницу чернила…

Иван отбросил от себя дьяка — тот протянулся на полу, — перешагнул через него и кинулся к стене, припал к ней руками, лицом, всем телом, как будто искал у нее защиты. Из горла у него долго прорывался один лишь яростный хрип и стон.

Дьяк в ужасе стал отползать к двери…

— Порождения ехиднины!.. — закричал и забился о стену Иван.

На крик Ивана в спальню вбежали Федька и Васька… Васька кинулся к дьяку, вышвырнул его за дверь, а Федька, увидев бьющегося о стену Ивана, торопливо убрался за дверь и утащил за собой Ваську.

Иван, выкричавшись, истерзавшись, изнеможенно осел на пол и, не имея сил подняться на ноги, на коленях пополз к образам.

До утра молился Иван и неистово бил поклоны, ссадив до крови лоб… Суровый мрак, как неусыпная стража, окружал его со всех сторон — непричастный, глухой и равнодушный к неистовой скорби его души. А на другой стороне старицкого дворца, в укромной тиши своей опочивальни, молилась Ефросинья. Ночь, тишина, мрак, бог, молитвы, обращенные к нему, — все это было общим у них, и даже души их, наполненные ненавистью и жаждущие мести, были как одна душа, но в этой-то общности и таилась та роковая непримиримость, которая неизбежно должна была свести их в смертельной схватке.

6

С рассветом Иван послал к князю Владимиру Федьку Басманова — сказать, что хочет ехать посмотреть его удел и чтобы князь ехал с ним.

Владимир не посмел воспротивиться, хотя наказ Ивана был явным издевательством: одну лишь ночь пробыл князь дома, да и ту провел на пиру, — и вот опять по царской прихоти он должен оставлять дом.

Евдокия кинулась к Ефросинье, стала уговаривать ее, чтоб пошла она к царю, упросила его повременить… Ефросинья зло выпроводила невестку.

— Не мне князя щитить! — крикнула она ей вслед. — Я могу лише оплакивать истого мужа!

Евдокия вернулась от нее в слезах, передала князю ее слова. Князь огорченно повздыхал, но смолчал — как будто признал правоту матери. Но Евдокия не хотела молчать…

— Пошто ты так покорен ему? — подступилась она к Владимиру. — Нешто холоп ты его? Пошто не волен с женой своей полюбиться?.. Нешто мало я тебя ждала?!

— Угомонись, жена, — строго осек ее Владимир. — Чую, уж наустила тебя матушка!.. В глаза готовы были впиться государю. А ранее ты благоволила ему!

— Слепа была — и благоволила!

— Ты и ныне слепа, еще более!.. Я почитаю матушку и разумею гнев ее… В тебе-то пошто быть гневу?

— Нешто душа моя не болеет твоею болью? Нешто не вижу я, как истязает тебя злая воля его? Мстит он тебе каждодневно и ежечасно и погибели твоей жаждет!

— Может, и жаждет, — тихо сказал Владимир, — да вы с матушкой меня не спасете. Скорее лише под его топор толкнете.

— Князь!.. — Евдокия упала перед ним на колени. — Не говори так и не думай!.. Мы душу готовы за тебя положить! Только воспрянь духом!.. Ободрись! Покажи ему свою волю!

— Уймись, Овдотья, — еще строже прикрикнул на нее Владимир. — В матушке я не волен, а в тебе, жене своей, волен, и наказую: уймись! Не ведаешь ты, кто государь наш!.. Что за человек се! Не ведает и матушка… Что помнит и знает она о нем, проведя двадцать лет в затворничестве? А я двадцать лет живу с ним бок о бок, душу его слежу, мысли его угадываю, во снах его вижу… Страшен сей человек! — Владимир поднял Евдокию с колен, обнял ее, зашептал в самое ухо: — Все он у меня порушит… Любовь нашу осквернит… Жизни наши истопчет! Страшусь я его, страшусь, Овдотьюшка, люба моя! Но не от страха покорен я ему, — еще тише зашептал он, — не от страха, Овдотьюшка… Часу жду… А покуда — боже упаси ворошить в нем огонь его! Пусть он в нем — ему от него горше, чем нам.

— Князь!.. — Евдокия охватила его лицо ладонями. — Неужто есть в тебе сила и воля?

— Я молю бога, Овдотьюшка, дать их мне…

— Неужто будет тот час?..

— Ежели бог милостив к нам…

— Я буду денно и нощно молить его!

7

Иван все утро пребывал в каком-то угрюмом беспокойстве и нетерпении. Чего-то хотелось ему, а чего — должно быть, и сам не знал. Послав Федьку к князю, он с трудом дождался его возвращения и тут же отправил его за Левкием. Левкий притащился чуть живой…

Иван будто не заметил, как нещадно измучен хмелем святой отец, и повелел ему читать отечник ¹²³ — любимое свое чтение. Левкий после каждой строчки засыпал, но Иван приставил к нему Ваську Грязного и велел встряхивать святого отца, да посильней, чтоб чуял он хоть чью-то карающую руку.

— Помилуй, господе, тварь руки своей, — шептал после каждого встряхивания Левкий и жалобно просил Ваську: — Послюни, ирод, вежды.