Лета 7071

— Стало быть, скоро уж и распочнете?

— Вот доски для заставок дорежем… да еще кой-какие дела помельче, да и приступим с божьим благословением.

— И какая же… первая-то? — дрогнувшим голосом спросил дьяк.

— Митрополит приговорил первую книгу печатать — Апостола.

— А государь како?..

— Нешто государь с митрополитом врозь? Духовному владыке оставил государь сей приговор, бо дело сие не мирское… Для польз государских устроено оно, но допрежь всего — для польз духовных.

— Ну дай-то бог благополучия во всем, — с притворной благожелательностью сказал Щелкалов. — И тебе, дьякон, и делу твоему. Не смутили бы тебя злопыхи да кознодеи! Ты тут сидишь взаперти… не ведаешь, что плетется окрест тебя! Вся Москва об тебе токмо и говорит.

— Что ж в том худого? Ежели и недоброе говорят — не по злу… По неведенью своему, по заблуждению, по неразумию. Дело сие новое, неведомое народу нашему… А все новое извечно с превеликими тяготами поставляется. Вспомни, како Моисей, получив от бога законы священные, пересказал их народу израильскому и в книгу записал, и сказал народ: сделаем, как велит господь, и будем послушны, а через время отреклись — из-за суеверия своего, из страха, из невежества… Но Моисей вновь привел их в закон божий, написав его на каменных скрижалях, которые он с усердием вытесал своими неустанными руками.

— Ан допрежь он в гневе разбил подобные, врученные ему самим богом, — усмехнулся заумно Щелкалов. — Своими же руками и разбил! И тебе, дьякон, такое сулится.

— Допрежь, дело сие государево, — холодно сказал Федоров. — А мое оно толико частию — душой, вложенной в него. Посему всем, кого ты зовешь злопыхами и кознодеями, ведать надлежит — супротив кого будут их козни и зло. Тебе також, Василь Яковлевич, бо и ты в доброжелателях наших не ходишь.

— В деле, истинно, государь тебе будет заступником, — тоже холодно и неприязненно проговорил Щелкалов, обиженный прямотой Федорова, — но вот души твоей!.. Души твоей он не будет щитить! Занеже душой своей, неправой и кощунственной, ты можешь опорочить сие доброе и богоугодное дело. И люди восстрашатся его, и возропщут люди, занеже не может быть правым дело в руках неправого.

— От твоих хул и от прочих душа моя не станет такой, какой вы жаждали бы узреть ее и затравить ненавистью и злобой, как псами лютыми, — спокойно, с выдержкой проговорил Федоров. — Не я своей душой, а вы… презельным озлоблением невежественных душ ваших уже успели довлеть нагаведничать, желая благое во зло превратить и божье дело вконец сгубить! Что ты упречного в моей душе сыскал, что слова такие изрекаешь? Каковы кошунства иль ереси ведаешь ты за моей душой?

— Что — я!.. — усмехнулся издевательской улыбкой Щелкалов, не имея уже сил унять свою закусившую удила гадливость. — Про твои кощуны и ереси государь уже ведает! Слушал он на пиру сына боярского — Хворостинина, меньшого… Поди, ведаешь ты его? Дерзок княжич!

Замыслил в иноземные городы податься, в науках всякостных понатореть… дабы золото из дыма делать!

— Глупость сие…

— Глупость? — взъехидился Щелкалов. — От тебя сей глупости он понабрался. Твоими мыслями полон княжич, твоими словами говорил с государем… Про университас да про какого-то сакуна… Скорина, который твоим же, печатным, делом промышлял.

— Говорил я про университас… Не отрекаюсь! И про Скорина говорил… Истинно, промышлял он печатным делом, уж полвека как! Про то не только я, но и митрополит, и иные досужие люди в нашей земле ведают.

— Митрополит пусть ведает, а пошто иным досужим людям про то ведать?

— А пошто же таить доброе дело? Пусть все ведают о свершениях ума человеческого и рук его искусных. От сего токмо польза будет, ибо добрые деяния рождают в душах людей добрые устремления.

— Скорин твой был еретик! — бросил угрожающе Щелкалов. — Про то також ведают! И будь душа княжича наполнена добрыми устремлениями, не повелел бы государь заточить его в темницу. Разглядел государь — где добро, а где зло! И ведает он, кто тем злом напитал душу недоросля — и огубил ее! Ты, дьякон, сгубил его душу! — с ожесточением тыкнул в Федорова пальцем Щелкалов. — Ты рассеваешь по душам семена новой ереси, подобно Башкину да Артемию, и тебе не оставится!

Подошел Мстиславец; молча стал рядом с Федоровым. Федоров обнял его, тихо выговорил:

— Недоставало мне еще в хульных речениях ретиться ²³³… Ступай с богом, Василь Яковлевич! Не хочу я пререкаться с тобой иль, вяще того, вразумлять тебя. Ты умен, да вот во зло свой ум употребляешь. Страшна злая глупость, но во сто крат страшней злой ум. Для самого себя також!..

2

Дня три спустя подстерег Щелкалова в Кремле хитроглазый, проворный послушник из Чудова монастыря — передал с осторожной оглядкою, что архимандрит Левкий хочет свидеться с ним по какому-то важному делу и приглашает его нынче — перед вечерним звоном — зайти в монастырь.