Летчик Тихон Жаров

Жаров оборвал речь и стал вертеть цигарку, склоняясь к белой жестяной баночке, откуда вытряхивал махорку.

– Ты говори, я слушаю, – сказал он приостановившемуся Крючкову.

– …Так вот я-то и говорю, – продолжал Крючков, – что тут целый круг создается… Выходу нет, если по-твоему предположить: война только средство… Хорошо… Ее не будет… А мы в то же время знаем, что именно война и помогает росту авиации, что именно в военное время так быстро авиация совершенствуется, – следовательно, рост ее, как выходит, – от военного искусства идет, им вызывается, развивается и толкается… Вне войны, может быть, даже и не будет нужды в авиации – со старыми средствами управятся… Вон, как броневики: их родила и совершенствует только война, а потом – потом в хлам, – куда они?

– Эка хватил, – не утерпел Жаров, – броневики… Да тут никакой и параллели-то нет… Или ты в самом деле не понимаешь, – не знаю я, – или поспорить тебе охота, но скажу откровенно, – прибавил он, – удивляет, смешит меня эта ваша новая модная теория, что мы с машинами только на войну пригодны… Эта задача преходящая – и даже очень… Главное не в том… Погоди-ка, техника еще какие чудеса создаст, только ахнешь! Теперь у нас не прочь все дело и на спорт свести… Эти трюки мне не по душе… Пока война – воюем, а там на другой путь… Уж непременно так…

– А по-моему, – начал снова Крючков, – по-моему, и здесь у нас дорога не ахти какая широкая, то есть на войне… Я вот летаю…

– Знаю, что летаешь, – улыбнулся Жаров.

– Да… Так и то – разве што на перепуг, а результатов больших – нет их вовсе. Ну, какие результаты… Разведка? Да, разведка кой-што дает… Но ведь такую разведку и конница заменит с успехом… Сигнализация? Бой корректировать? Ну, брат, это все больше из области философии – тут результаты совсем не проверенные. А что касается уничтожений, разрушения – ты сам отлично знаешь, что из сотни сброшенных бомб дай бог, чтобы две-три штуки с результатом… Перепуг один, паника – вот тут уж, конечно, результаты есть… Этого не отрицаю…

– Даже если так, – увесисто и внушительно перебил его Жаров, – если только твое подсчитать, – и это результат немалый… Но имей в виду, смешной ты человек, – разве можно брать нашу убогую, да к тому же и растрепанную авиацию… Ты не у нас смотри… Мы што – мы только в будущем, нам пока остается одним своим мужеством покорять чужую технику… Ты возьми американский, английский флот, покойной памяти германскую авиацию… Да если они, черти полосатые, двинут на нас свои эскадрильи – што ты со своим гнилым фарманишком сделаешь? Помяни мое слово, Крючков: если будет большая война – победит в этой войне воздушная эскадрилья… Против нее ни море, ни суша, ни конница, ни пехота – не выстоит ничто. Да и на самом деле – как ей не победить, когда она одна совместит в себе все виды оружия. Конница? Быстрая разведка? Хоть ты и сомневаешься, а, по-моему, вернее нас с тобой никто этого не сделает… Особенно если еще фотографирование и способы передачи вперед шагнут… Пехота? Но что у пехоты за цель, какие задачи? Деморализовать врага, расколошматить его, отнять территорию… А ты знаешь, что в Америке на самолетах Ларсена по тридцать пулеметов устанавливают! Знаешь, что авиабомбы в две тонны весом есть, что есть в той же Америке какой-то новый, необычайной силы удушливый газ, заключаемый в стальные гостинцы? А «пожарные» бомбы, чиненные фосфором, а пушки на самолетах!.. Трехдюймовка-то уж бьет там без отдачи, – теперь шестидюймовую прилаживают… Тут тебе и всей артиллерии замена. Што ты берешь наш русский флот? Разве это тебе пример? Ты через переносицу глянь…

Крючков и на самом деле дальше собственного носа не видел ничего. Все его рассуждения и возраженья никого ни в чем не могли убедить, потому что и сам-то он не был в них убежден. Тем менее могли они убедить Жарова. Тихон понимал его отлично и, надо сказать, если бы не это особенное его сегодняшнее настроение, – вряд ли стал бы он разговаривать и спорить с Крючковым о таких высоких материях. Но он чувствовал органическую потребность высказаться и что-то уяснить себе самому. И говорил, спорил, отвечал, часто, может быть, невпопад, возражая не по существу, а продолжая какую-то нить собственных внутренних рассуждений… Теперь он этой потребности больше не чувствовал, и как только Крючков стал дальше разводить «турусы на колесах», он остановил его на полуслове, взял за плечо:

– А уж совсем, брат, стемнело. Пойдем-ка чай пить… Мне ведь на заре подыматься…

Они повернули к палаткам, сняли чайник с березки и скоро, разведя костер, уселись на траве, разговаривая о чем придется и не возвращаясь больше к старым темам.

– А кто с тобой летит? – спросил Крючков, когда вошли они укладываться в палатку.

– Не знаю… Какого-то Ферапонтова хотели дать – я же тут никого не знаю…

– А вот што: я сам полечу с тобой – хочешь? – посмотрел ему Крючков вопросительно в лицо.

– Чего же, давай, – согласился Жаров.