Летим в Лас-Вегас!

– Собирал годами – в комиссионных лавках, на аукционах. Кое-что нашел в сувенирных магазинах – там попадаются любопытные вещицы.

– Например, в «Экстравагантных товарах Сэма»? – спрашиваю я, указывая на красные настенные часы в форме игральной кости.

– Может быть, – улыбается Финн.

– А эта красотка откуда? – тыкаю я в настольную лампу с розовым абажуром в мелкий цветочек.

– Фамильное наследство, – с такой же задумчивой и немного грустной улыбкой отвечает Финн.

– Антикварная машина, антикварная мебель, антикварные безделушки… Что вы об этом скажете, доктор? – спрашиваю я Скотта.

– Очевидно, прошлое для тебя привлекательнее настоящего. Реальному миру, полному боли и горя, ты предпочитаешь мир воображаемый, срзданный твоей фантазией.

Финн задумывается.

– Без обид, приятель, – спохватывается Скотт. – Джейми такая же. Каждый приспосабливается по-своему.

– Я-то думала, у тебя с потолка будет свисать рыболовная сеть, полная ракообразных! – Я стараюсь перевести разговор на шутливый лад.

– Пошли за мной! – улыбается Финн. – Сейчас увидишь то, чего так жаждешь.

Он открывает дверь в ванную – и нас окутывает голубое сияние. Во всю длину ванной раскинулся подсвеченный аквариум с тропическими рыбами.

– Ух ты! – восхищается Скотт, прижавшись носом к стеклу и любуясь тем, как колышутся в воде медно-бирюзовые плавники. – Как хороша вон та, красная! У которой плавники как перья.

– Сиамский боец? – подсказываю я. Финн кивает.

– А по-латыни она называется:№ Вена 5р1еп<1еп5!№ Финн смотрит на меня с удивлением и одобрением.

– Я кое-что читала о рыбах… – скромно объясняю я.

Взглянув себе под ноги, замечаю, что пол в ванной усыпан ракушками и морской галькой.

– Это все – с пляжа, на котором я вырос, – объясняет Финн.

– Ты подсознательно не хочешь расставаться с детством и используешь эти предметы как напоминания о дорогом твоему сердцу времени и месте…

– Скотт, сделай перерыв! Очень красиво, Финн.

Я присаживаюсь на корточки и глажу раковины, восхищаясь их изящными изгибами и гладкой, отшли-фованной морем поверхностью. Какую красоту создает природа! У стен выстроились рядком кувшины с песком и чем-то еще, кажется, водорослями.

Взгляд мой падает на дверной засов в форме деревянной рыбки.

– А это мне подарили, – объясняет Финн. – Мне часто дарят сувениры, связанные с рыбами.

– Э-э… прошу прощения! – окликает нас Скотт, переминаясь с ноги на ногу.

– О, извини, извини! – И мы со смехом оставляем его в одиночестве.

– Хочешь что-нибудь выпить?

– Не откажусь от стакана воды, – отвечаю, входя следом за Финном в скромную чистую кухоньку, которая, по всей видимости, служит ему и столовой.

– Скотт, кажется, хороший парень.

– Да, когда не увлекается психоанализом.

– И давно вы знаете друг друга?

Он протягивает мне стакан. Я выпиваю залпом, прежде чем ответить:

– Совсем недолго. А кажется, что тысячу лет.

– Понимаю. Это прекрасное чувство. Главное, чтобы он чувствовал то же самое.

Я ставлю в мойку пустой стакан и оглядываюсь.

– А где твои картины?

– В спальне. Они не для чужих глаз.

– Мне кажется, акварельные пейзажи не очень-то сочетаются с интимной обстановкой…

– Спальня у меня совсем простенькая. Пойдем, покажу, – поколебавшись, предлагает он.

Стены, диван, подушки, покрывало – все здесь глубокого синего цвета, исцеляющего и успокаивающего. Картины лежат на большом деревянном столе, сделанном из старой двери. Обстановка и в самом деле очень простая: кровать, стол, стул, картины, несколько свечей и фотографии на стене.

– Кто это? – спрашиваю я, взглянув на снимок хорошенькой девушки в пляжном халатике на берегу моря.

– Моя мать. Здесь ей лет двадцать с небольшим. Эта фотография – моя любимая: на ней мама такая счастливая, полная жизни… – Голос его вздрагивает и затихает на полуслове.

Меня охватывает жгучая жалость – никогда не подозревала, что способна так остро чувствовать чужую боль.

– Тебе очень не хватает ее, верно?

Он моргает, стараясь сдержать слезы.

– Сегодня двадцать девятое июля. Годовщина…

Забыв обо всем на свете, я обвиваю его руками. Секунду или около того он остается напряжен – а затем вдруг расслабляется, обмякает, раздавленный своим горем. Я прижимаюсь щекой к его щеке, и слезы наши сливаются в один поток. Я целую его в глаза, в брови, в губы – что же, что еще мне сделать, чтобы облегчить его невыносимое одиночество?

– Э-гхм… у вас все в порядке?

Финн отшатывается и торопливо вытирает глаза.

– Извини, я просто…

– Ничего страшного. – Скотт по-прежнему стоит в дверях. – Если хочешь поговорить…

Финн поднимает глаза. Во взгляде его я читаю очень знакомое чувство – надежду. Дурацкую, отчаянную надежду на мудрого доктора. Что-то очень похоже испытывала и я, когда Скотт предложил мне облегчить душу. Только Финн, в отличие от меня, молчит.

– Может быть, в другой раз, – мягко говорит Скотт. – Что ж, Джейми, пойдем.

– Я остаюсь.

Финн от изумления теряет дар речи. А бедняга Скотт, совершенно ошарашенный, не понимает, что делать дальше – стоит ли следовать сценарию?

– Ладно, тогда я вас оставлю… то есть… я тебе доверяю, милая, и если другу нужна твоя помощь…