Летние сумерки

А я был настолько взвинчен, что жалел лишь об одном — что оставил ее записку в Москве — так хотелось швырнуть ей в лицо то лицемерное признание. Швырнуть, повернуться и уйти. И улететь из этого чертового Гурзуфа.

Далеко за полночь, устав от взаимных обвинений, мы пришли к ней на террасу, легли в постель, но все уже было не то: она обнимала меня бесчувственно, как бы по необходимости, я был с ней откровенно, по-мужицки груб, хотя и понимал — эта мстительная акция не даст удовлетворения, не пригасит злость.

Я ушел, когда она уснула; ушел не оставив записки и, не дожидаясь первого автобуса, направился по шоссе к аэропорту.

Второй случай произошел, когда мне было около пятидесяти. В то лето я впервые за время пребывания в Союзе писателей, решил поехать в Дом творчества «Планерское». Написал заявление, что мне хватит и полсрока, даже неделя, и неожиданно получил путевку. Я поехал в Крым не работать, а просто развеяться после некоторых домашних неприятностей, и не настраивался на что-то феерическое — всего лишь на беспечный отдых, ну и на легкий роман, если таковой подвернется. Поехал еще и потому, что мой друг и постоянный собутыльник писатель Юрий Коваль уехал по делам в Данию, и без него в Доме литераторов, где мы просиживали все вечера, мне стало скучновато.

Оказаться в Доме творчества все равно, что попасть в богадельню, только вместо дряхлых стариков (хотя и их полно) по аллеям важно прохаживаются классики с женами, малоизвестные литераторы с любовницами и разная окололитературная публика — работники литфондовской поликлиники, ателье.

Одно- и двухэтажные корпуса располагались в парке, среди цветников; тишину нарушали, вернее, подчеркивали, только цикады. Мне выделили жилье, о котором я и не мечтал: со всеми удобствами, в комнате — стол, шкаф, три кровати, три тумбочки, три графина — номер был рассчитан на трех простых смертных — их поселяли, когда заканчивался летний сезон.

Во время завтрака я осмотрел столовую — ни одного знакомого лица не увидел. За моим столом восседала дряхлая старушенция (мать какого-то писателя) и полная женщина (зубной врач поликлиники) с мужем (мрачным художником).

— Вы отметили крестиками в меню, что предпочитаете на обед? — обратилась ко мне врачиха.

— Мне все равно, — проронил я.

— Как же так? — врачиха недоуменно подернула плечами. — Мы едим только паровые котлеты, а из заказных блюд — витаминный салат. Это море положительных эмоций.

Дальше из разговора врачихи со старушенцией я понял, что после обеда они «часик» отдыхают, перед сном совершают прогулки для «вентиляции легких», а на ночь ставят очистительные клизмы, «чтобы вывести шлаки» и глотают бинты, «чтобы стерилизовать пищевод».

— Глотаете бинты? — переспросил я, не веря своим ушам.

— Обязательно, — кивнул художник. — И раз в неделю я ничего не ем, пью только дистиллированную воду.

— Моему мужу сорок семь, а смотрите, как он выглядит?! — с гордостью сказала врачиха. — На десять лет моложе! А в пятьдесят его кожа будет как у двадцатилетнего… А вы напрасно так относитесь к еде. Наша пища — половина здоровья. Ну и, конечно, образ жизни, — она пристально посмотрела на меня, как бы догадываясь, что я курильщик, любитель спиртного и вообще весь набит вредными привычками.

Чтобы подтвердить ее догадку, я достал сигареты, пожелал «приятного аппетита» и, прежде чем уйти, спросил, есть ли на территории Дома творчества кафе?

— Чайная за кинотеатром, — сухо сказала врачиха и отвернулась, давая понять, что ее презрению нет границ.

В чайной не оказалось не только водки и вина, но даже кофе — один чай с конфетами. «Ну и скукота, — подумал я, направляясь к морю. — Ладно, познакомлюсь с какой-нибудь одинокой женщиной средних лет, с какой-нибудь скучающей интеллигенткой, проведу с ней недельку».

К этому времени для меня в женщинах уже не оставалось тайн и я уже не боялся к ним привязаться и, оценивая внешность, пытался заглянуть в душу. К сожалению, для мужчин среднего возраста существует некий закон превратностей: приезжаешь на юг с женой — вокруг множество красивых свободных женщин, приезжаешь один — красивых нет, есть просто симпатичные, и те не одни. Впрочем, может, это и не закон вовсе, а наше искаженное видение, какая-то устойчивая вера.

Так или иначе, но ни на пляже, ни на набережной одинокой интеллигентной женщины я не встретил. В поле зрения попадались одни бесформенные толстухи — судя по выговору — с Украины; взад-вперед дефилировали крашеные девицы — их вульгарный вид ничего, кроме брезгливости, не вызывал; в двух-трех местах виднелись более-менее привлекательные особы, но они были с мужчинами. Ко времени обеда мое, и без того не праздничное настроение, стало совсем неважнецким.

После обеда (вновь выслушав занудный разговор сотрапезников о еде и здоровье) я присел покурить на скамью перед Домом творчества. Появились пьяные (или одурманенные наркотиками) хиппи (по экстерьеру, вроде, рангом повыше, чем в Гурзуфе, но с такими же пустыми взглядами), запустили на всю набережную дурацкие звуки, задергались, выкрикивая какую-то тарабарщину.