Летние сумерки

— А, это вы! — Евгений поспешно встал. — Я пораньше ушел с семинара. Вы не представляете, какое это зрелище, когда сотня ученых мужей с невероятной многозначительностью обсуждают примитивные вещи. Прослушал с десяток докладов, а стоящих мыслей — две-три, не больше. И в основном новые идеи выдвигают молодые. Казалось бы, куда проще — дайте им возможность экспериментировать, так нет, начинают ставить препоны — слишком многое менять, даст ли желаемый результат? Просто поразительно, как у нас боятся всего нового… Давайте пройдемся, — Евгений жестом показал на набережную. — Здесь у воды холодновато.

Они поднялись на набережную и пошли под деревьями, в стороне от людского потока.

— Кстати, то же самое и в литературе, — продолжил Евгений. — Я писал об этом в одной статье. Я и статьи и очерки пишу. Профессиональный литератор должен уметь все. Мастерство — ведь это универсальность… Думаю, что по уровню письма мои очерки лучше рассказов многих современных прозаиков. Да вы и сами в этом убедитесь, я подарю вам книгу очерков, а пока поверьте на слово.

— У меня нет оснований вам не верить, — пожал плечами Алексей.

Ему все больше становилось непонятным самоутверждение собеседника. Он догадывался — за этим скрывается неуверенность в себе, но оправдывал Евгения, считая, что тот еще не отошел от развода и потому сам не свой; этим же он объяснял готовность Евгения открыть ему, незнакомому человеку, личные тайны.

— Я хотел рассказать вам о своей семейной жизни, — повременив, начал Евгений. — Вряд ли мне это удастся последовательно, но я попробую… Должен сказать, что в школьные годы моя жена ничем не отличалась от подруг. Была этаким невзрачным, даже зачуханным подростком из бедной семьи. Отец ее еще ничего, а мать истеричная, склочная баба. А у меня, извините, в роду потомственные аристократы. Мой отец академик, мать — известный художник. Мы жили в центре, в большой квартире, у нас была прекрасная мебель, на стенах висели ценные картины, и вот, представляете, в десятом классе я привожу ее знакомить к своим. А она уже тогда была девочка практичная, сразу поняла, что я перспективный и прочее. Она влюбила меня в себя. И знаете чем? Своей застенчивостью. Панической застенчивостью. Она корчила из себя этакую скромницу, с тихой печалью на лице. Этакую послушницу, рабыню. Ну я, мальчишка, увидев рядом такое беззащитное существо, естественно, почувствовал себя мужчиной. В таком самообмане я встречался с ней три года, а потом, уже в институте, встретил действительно яркую девушку, которая была личностью без всякой сентиментальной фальши. И в общем-то, с застенчивой послушницей уже почти разошелся, но тут выплыла ее мамаша. Она все и подстроила. Заявила, что ее дочь в положении от меня. Это было вранье. Перед этим, я знаю точно, она встречалась с одним актером, уже взрослым мужчиной… Понимаете ли, застенчивостью она прикрывала свою повышенную чувственность, чрезмерную страсть. Теперь-то я знаю, подобное в женщинах всегда приводит к многочисленным увлечениям, изменам мужу и вообще печальным последствиям… Если бы не я, не знаю, как сложилась бы ее судьба. Я сделал из нее семьянинку, ввел в круг своих интеллигентных знакомых… Ну а тогда ее мамаша надавила, и я, как порядочный юноша, женился. Правда, потом мне удалось уговорить жену повременить с ребенком до тех пор, пока не закончим институты.

Начало темнеть. В домах зажглись окна. Набережная опустела, остались только влюбленные. Алексей с Евгением зашли в сквер, сели на скамью, закурили. Евгений говорил быстро, словно спешил выплеснуть застарелую боль. Временами он почти забывал о собеседнике и, жестикулируя, обращался к деревьям и кустам, как бы призывая их быть свидетелями его несчастной семейной жизни. Потом вспоминал об Алексее, поворачивался к нему, доверительно клал руку на его локоть и продолжал говорить.