Летний детектив для отличного отдыха [сборник]

А что ему еще было делать?..

Федор поднялся на террасу, оглядел плетеные кресла, венские стулья, деревянный стол, чему-то усмехнулся и уселся на перила, которые скрипнули под его весом.

Плетнев считал себя большим специалистом в ведении всякого рода переговоров. Позиция противоположной стороны была безупречной. Федор на перилах в любом случае получался выше Плетнева, куда бы тот ни сел, в кресло или на стул. Значит, нужно или стоять, или сесть, признав тем самым свое подчиненное положение.

Я трус – о да, права Оксана с ее бриллиантовыми реками на шее. Но я, черт побери, умею вести любые переговоры!

Поэтому подниматься на террасу Плетнев не стал, а сделал все наоборот. Вышел на лужайку, опустился в качалку и положил руку на спинку.

Таким образом, Федор оказался теперь спиной к нему, и, чтобы разговаривать, ему придется пересесть и свесить ноги наружу, что было бы глупо. Или слезть с перил и выйти на лужайку, а сидеть тут негде, качалка-то занята! Значит, придется стоять.

Цивилизация или первобытность? Первобытность или цивилизация?

Федор на перилах покрутил башкой, ничего не понял, развернулся и спрыгнул на лужайку. Подошел к Плетневу, вольготно разместившемуся в качалке, и сказал как ни в чем не бывало:

– Ну-к, подвинься.

Один – один.

Некоторое время они просто качались – качалка натужно подрагивала от непривычной тяжести, потом Федор наклонился, сорвал цветок клевера и сунул его в зубы.

– Надолго?

– Что?

– Приехал надолго, спрашиваю?

– Как пойдет.

– А чего это ты столько лет не ездил, а тут – на€ тебе! Нарисовался. Тебя уж тут и не ждал никто. Все гадали, кому ты дом-то продашь.

Плетнев на это ничего не ответил.

– Собираешься?

– Что?

– Продавать?

Тут Плетнев, большой специалист в ведении всякого рода переговоров, оттолкнулся ногой, качалка заскрипела и затряслась пуще прежнего, и спросил:

– А ты купить хочешь?

Его собеседник вдруг засмеялся, сверкнули белые ровные зубы – любой американский стоматолог удавился бы с горя при виде таких зубов, лишающих его всякой надежды на заработок, – и сунул руку Плетневу в бок.

– Федор.

– Алексей.

– Вишь, чего у нас творится.

– А что у вас творится?

– Степаныча порешили.

– Кто его порешил?

Федор пожевал стебелек, от чего цветок во рту описал круг, и пожал плечами:

– Разное говорят. Может, браконьеры. – И взглянул внимательно.

Плетнев промолчал.

Он уже слышал эту глупость про браконьеров и не понимал, зачем Федор ее повторяет. Проверяет его реакцию? И достаточно ли у него ума, чтобы вот так проверять реакцию? И к чему деревенскому мужику Федору его, плетневская, реакция?

– А ты чего думаешь?

Плетнев, прищурив глаза, посмотрел сначала на солнце, потом на собеседника.

– О чем? О браконьерах?

– Ну, кто мог Степаныча порешить! Как-никак сосед твой! За домом столько лет ходил, – он так и выразился «ходил». – Его здесь каждая собака знает!

И осекся.

Вот именно, подумал Плетнев. Собака-то была. И у вас с этим самым Степанычем из-за собаки неприятная история вышла.

– Я ничего не могу сказать. – Плетнев проводил глазами шмеля. У него была страшная аллергия на всевозможные укусы, и шмель представлял собой серьезную угрозу. – Я тут человек новый.

– Вот именно, – вдруг с жаром подхватил Федор. – Ты всякой брехне не верь! Мало ли чего наговорят по деревенской привычке!..

– Какой брехне?

– А всякой! – Его собеседник вдруг выхватил изо рта стебелек и зашвырнул в траву. – Брешут, будто я Степаныча порешил, слыхал?! Мать твою так и эдак и еще разэдак! В следствие уже тягали! У вас, говорят, вражда была, и вся деревня об этом в курсе дела! Какая у нас вражда, твою мать!..

– Из-за собаки, – подсказал хорошо осведомленный в деревенских делах Плетнев.

– А ты не вякай, чего не знаешь!

Странное дело, почему-то Плетнев его совсем не боялся. Вот так, сидя в качалке за домом, в деревне Остров, без всякой охраны под предводительством начальника службы безопасности, и понимая, что, если Федору придет в голову пырнуть его ножом или ударить по голове, он ничего не сможет с этим поделать! Не боялся, и все тут.

Свою тещу он боялся гораздо больше.

Бывшую тещу, любительницу бриллиантовых рек и платиновых берегов.

– Не убивал Степаныч Волка, ясно тебе? Я уж сто раз всем талдычил – не убивал! Мне тогда сгоряча показалось, что он, так я его за грудки и тряхнул хорошенько!

– Какого волка? – не понял Плетнев.

– Волк, кличка такая! Какой кобель был, человек, а не собака, да и не всякий человек такого ума бывает, как Волк! Я на Степаныча-то попер, шум поднял, он мне по морде засветил, и справедливо, между прочим! Я ему тоже засветил, а он мне и шумит: все, мол, Федор, в расчете, а теперь слушай!.. Ну, я послушал. Не ходил он в тот день в лес. По-честному не ходил! И все мне показал – и валенки, и лыжи, и «Буран»…

– Какой буран? – опять не понял Плетнев.

– Снегоход, какой, какой! Обыкновенный! Или ты думаешь, я не отличу, сегодня «Буран» в лес гоняли или третьего дня?!

Плетнев понятия не имел, как можно определить по снегоходу, когда именно он был в лесу, но на всякий случай сказал, что это всякому понятно.